Сергей Сезин - Черный прибой Озерейки

Иван был где-то тут, но недоступен. Спустя где-то полчаса канонада начала стихать, но полностью не прекратилась.

– А чего так слабо бить стали?

Это Олег зашевелился.

– Олежка, тут дело в пушках и комендорах при них. Пушка выдерживает до полного расстрела определенное число выстрелов, потому и командир дает стрелять столько раз, сколько по плану нужно. Потому, когда на обстрел выделили полсотни снарядов, то после сорок девятого по счету уже долго не стреляют. И интенсивность стрельбы тоже должна не быть такой, чтобы через силу. Если выстрелить эти полсотни на максимальной скорострельности, то и поломки пушки неизбежны, и расчет поляжет от упадка сил. Потому чередуют ураганный огонь и методический огонь, то есть стрельбу с максимально возможной скоростью и так, чтобы румыны не забывали, что по ним еще стреляют.

Олег преисполнился благодарности за науку. Я же только улыбнулся, ибо выкрутился. Обстрел меньшей интенсивности длился еще где-то полчаса. Честно говоря, я уже извелся – так мне хотелось вперед, а то почти час, а может и больше болтаемся вблизи берега, и все никак.

При этом я не думал, что «вперед» – это риск. Так что пусть тяжелые снаряды падают на румынскую оборону и подталкивают защитничков бежать и остановится только перед водной преградой. Желательно перед проливом, но можно и перед Витязевским лиманом. Если хватит сил с ходу переплыть – бога ради, керченской рыбе тоже что-то кушать надо. Вообще Керченский пролив – богатое рыбой место, причем известное с древности. Еще во времена Юлия Цезаря, а может и раньше, рыб тут ловили и делали из них рыбный соус. Засолят рыб в цистерне из камня, потом в амфоры зальют и везут в Афины, Рим и другие места, где польют кашу или что там римляне и афиняне кушали. Консервов тогда не было, чтоб довезти рыбу другими способами. Ее там много и сейчас. Но идет война, и рыбная ловля затруднена. Значит, рыба сильно пополнит свои ряды, пока идут бои, так что после войны будет чем питаться.

Вот о какой чертовщине думаешь, пока дела нет! Пашка тоже нервничал, сто первый раз перебирая, что там у него и в каком кармане есть. А я? Тоже выстукиваю дробь пальцами по автоматному диску. Тяжело ждать и дожидаться. Дробь получается в ритме …пожалуй, это песня. Только какая – не пойму. Вот, раздвоился. Пальцы песню выдают, а голова не может вспомнить, какую.

Мне удалось глянуть на берег. Осветительных снарядов уже не было, хотя несколько домов в поселке горело, немного освещая пляж. Берег молчал – никакого огня в ответ. Тут меня отодвинули, потому я вернулся и сообщил, что видел, тем, кто вокруг. Пашка отреагировал только длинным ругательством. Я его поддержал.

Время шло. Наконец огонь тяжелых орудий примолк. Что-то, конечно, еще стреляло, но воспринималось именно как шепот после выдавливающей барабанные перепонки музыки.

– Наверное, сейчас начнется! – высказал Пашка идею.

Я ничего говорить не стал, но стал прикидывать, куда забраться, чтобы что-то успеть разглядеть, пока меня не поперли. Ну, хотя бы не сразу поперли.

Облюбовав трап, я стал продвигаться туда. Сразу не получилось, потому что, когда я пробрался к своему НП, началась стрельба, идущая со стороны берега. Пожалуй, Пашка прав.

Наблюдать я смог с пяток минут. Канонада была не столь впечатляющей, когда работали крейсера, но вполне приличной. У уреза воды рвались снаряды (причем явно не наши, потому как шла высадка десанта), стучали пулеметы. Их с этого расстояния и за взрывами слышно не было, но трассы наблюдались в темноте отчетливо. То есть береговая оборона не лежит в полном отрубе, а сопротивляется.

На урезе воды сверкнула яркая вспышка, и запылало пламя. Я такое видел когда-то в другой жизни, когда опрокинулась и загорелась автоцистерна с бензином.

Вспышка осветила всю береговую полосу. Пожар над катером. Еще два или три катера стоят у берега. Людей мне не было видно, я ведь не горный орел и не смотрю в оптику.

Когда меня отправил обратно Анисимов, пламя бензоцистерны несколько опало, но все еще ярко освещало пляж.

Я пристроился рядом с Пашкой, громко сказал, что, кажется, началась высадка. А ему шепотом на ухо рассказал, что какой-то катер явно получил. Горит бензин, аж отсюда видно. Пашка только скрипнул зубами. Он мне раньше говорил, что их паршивый двигатель он ценил только за одно, что тот работал на тяжелом топливе. Потому как-то было не страшно, что при утечке горючего из старого трубопровода будет пожар, да и при попадании не будет такого огня, как от авиабензина.

Я тогда с ним согласился, что бензиновые двигатели в работе более пожароопасны. Но вот про то, что танки с дизелями горят не менее жарко, чем с бензомоторами, я говорить не стал. Откуда бы я это мог знать? Значит, не знаю и молчу.

Время шло, а высадки все не было и не было. Потом заговорил главный калибр «Аджаристана». На мне была ушанка, потому она и не слетела, а Пашке и еще двум соседям пришлось удерживать на себе бескозырки или их ловить. Поторопились. Моя ждала своего часа за пазухой, а Пашка уже ее достал и надел. Это по нам ударила дульная волна от второго орудия, которое было перед надстройкой. От дульной волны бакового орудия нас прикрывало.

– У вас на батарее тоже так было?

– Да, пушки похожие, только более новые. Но мы у орудия щитом прикрыты, потому и не чувствовали, а если же по батарее гулять, то получишь здорово! Народ болтал, что фотокорреспондент газеты так вылез при стрельбах и его вместе с камерой швырнуло!

– А командира батареи за то не подвесили на солнышке сушиться, что ценный кадр пострадал?

– Не знаю, слышал через десятые руки. Может и пострадал, а может и нет.

Мне про это говорил одноклассник, служивший в артиллерии. Комбат там не пострадал, потому как корреспонденту внятно пояснили про опасные зоны, где можно и как можно снимать. Но тому приспичило вылезти. Хорошо хоть, не сломал ничего. А разбитый фотоаппарат – ну, в восьмидесятые годы это не смертельная потеря для кошелька…

Черт, сидишь тут за фальшбортом, а там бой идет, и ждешь чего-то: не то своей очереди, не то снаряда туда, где сидишь. От раздражения я застучал по ложе автомата. Уже не барабанил пальцами, а прямо стучал. Была бы эта дробь по прицелу – заслужил бы подзатыльник. Ну, по дереву еще ладно. Но мы все болтаемся и ждем, а чего? Просто своей очереди, которая там четвертая или пятая. Пашка протиснулся к ближнему к Озерейке борту, постоял там, и с горестным вздохом сел на место возле меня.

– Еще один горит, – сказал он, уже не скрывая от салажат. – Наверное, это та посуда, что танки грузила, больно жарко пылает.

Да, там на ней было с десяток танков. Это ж сколько бензина, да и, наверное, бензовоз с ними точно есть, или хоть полуторка с бочками в кузове. Некоторый запас топлива ведь нужен. Тяжелая смерть у братишек на этом суденышке – вокруг бензиновое пламя, и снаряды явно в нем рвутся, а рядом холодное море. Изо льда в огонь и обратно. Я яростно зажмурил глаза. Видно-то было не очень много, еще темно, и кто его знает, сколько еще до рассвета. Снова ударила стотридцатка, что я ощутил и ушами, и корпусом. Потом еще раз, потом еще. Что-то, видно, нащупали. Пашка рядом сказал, что это по прожектору. Блин, только нам прожектора немецкого тут не хватало! Тогда и по нам могут отстреляться, осветят и обстреляют. Или будут только по высаживающимся лупить, не подставляясь под наш огонь? Ну да, если там гаубицы, то они могут стрелять из-за горки, им с позиции самим нас видеть не обязательно, лишь бы наблюдатель видел. А пойди там разбери, в каком окопчике сидят два-три немца и в микрофон командуют: «вправо два, прицел такой-то!»