Валерий Красников - Кроманьонец

Вдруг Уро пронзительно свистнул, десятки глаз мгновенно обратились к нему. Горец указал на лес, и я увидел возвращающихся с Мушем пленниц.

— Садитесь тут и ждите. Когда они придут, громко зовите дух Тоя…

Думал, что придется им разъяснять, как звать, ничего подобного – соплеменники молчали, значит, вопросов у них ко мне не было…

— Той, Той… — выли соплеменники. Жутко выли…

Не знаю, что чувствовали озерные девы, но у меня после того, как внезапно заголосила, выбиваясь из общего тона высокими нотами Тиби, мурашки по спине побежали. Взяв флягу с вином и пиалку, я вышел из чума.

Непривычно сутулясь, как ходил обычно Той, я нес поклажу, стараясь выглядеть старым и изнуренным, не таким, как привыкли видеть меня соплеменники. Похоже, спектакль удавался: Тиби смотрела на меня тараща глаза, забыв, что нужно продолжать звать дух вождя, да и удивление в глазах Лило, тоже почему-то мотивировало меня сыграть задуманное как можно лучше.

Доковыляв к стоящим как на плацу подследственным, я плеснул вина в пиалку и опрокинул в рот. Потом, скаля зубы и зловеще посмеиваясь, налил снова и передал одной из женщин-пленниц. Пальцы озерянки дрожали, я почувствовал это, передавая ей пиалу, и подумал, что это хороший знак! Но все же она выпила подношение, и будто выдохнув, словно гора с ее плеч свалилась, вернула чашу.

Вторая, третья, мальчик лет двенадцати… Неужели ничего не получится?! Наливая очередную порцию «сыворотки правды» я зловеще зашептал:

— Чую, чую, рядом смерть моя, ох рядом…

Надо было раньше, что-то подобное учудить. Девушка, стоящая предпоследней в шеренге пленниц не выдержала и побежала к реке. Хоть за ней никто и не погнался, спускаясь с дюны, она споткнулась и упала, преодолев пару метров на четвереньках, поднялась и снова побежала. Плюхнулась толстой, неповоротливой рыбой в воду и поплыла. Шустро поплыла. Нашим бы так…

За рекой желто-зеленым океаном до самого горизонта раскинулась степь, маленькую, все еще бегущую фигурку человека уже и не разглядеть, если не знать, куда смотреть. И по-прежнему никто у костра не пошевелился и слова не вымолвил. И пленницы стояли там же грустные и обреченные.

— Останетесь с нами жить или уйдете? — спросил я у них.

Навстречу мне сделала шаг старшая, судя по ее крупным соскам на обвисшей груди женщина. Голос ее звучал по-молодому звонко:

— Я Лала! Мы просим тебя, говорящего с духами воды и неба принять нас в свой род!

Мне ее просьба не пришлась по душе. Ну, не питал я симпатии к озерным девам! Едва сумел удержать на лице беспристрастную маску. Пришлось кивнуть, улыбнуться, ответить:

— Принимаю Лала, женщин ее рода и детей в свой род Выдры племени Рыб!

Девы заулыбались, да и соплеменники вроде были не против моего решения. Зашумели и разбежались кто куда, оставив меня с озерянками. Только Утаре осталась сидеть на бревне у кострища.

Я поначалу чуть сам не впал в тот самый когнитивный шок от реакции соплеменников, но вскоре они по одному или компанией стали возвращаться к кострищу, принося с собой рыбу, мясо и мешочки с зерном. Я догадался, по какому поводу соплеменники решили закатить пир. На сердце стало легко и радостно. «Эх… придется расстаться с запасами вина. Ничего, скоро, совсем скоро появятся в лесу и на болоте ягоды…» – и мысли эти были в том, второстепенном слое почти незаметных облаков на небе. На самом деле думалось мне, скорее, что и на этот раз удалось справиться…

Вечерело. В степи гигантским веером размахнулись желтые и красные облачные перья, будто там, за горизонтом, прятался огромный ярко-красный петух, помахивал в небе тускнеющим хвостом. И карминные блики на воде тоже тускнели и гасли, покрывались налетом седого пепла. Так заканчивался тот много значивший в моей жизни день. А после выпитого вина все стало казаться мне доступным и легким и болезнь уже не страшила и новые женщины рода стали почти родными…

Ученые в будущем много напишут о зависти. В прошлой жизни я читал будто самый завистливый зверь – волк. Да и мудрые люди там, в моем прошлом говорили о трех, которые грызут человеческую душу: тигре, льве и волке. Один из них это амбиции, другой высокомерие, а третий – это зависть.

После череды событий связанных со смертью Тоя жизнь в поселке вошла в привычное, отчасти рутинное русло. Все работали почти как при коммунизме – каждый что-то делал по способностям, а получал не меньше других. Но и зависть у каждого была своя: Лют завидовал Лиму, отливающему прекрасные топоры и ножи, ковавшему иглы и украшения для женщин племени. А те, в свою очередь друг – другу. Сколько ценного металла было переведено на безделушки из-за их зависти!.. Их зависть, хвала Всевышнему, еще не получила в союзники коварство и подлость. На самом деле мои соплеменники просто жили, не пытаясь стереть с лиц эмоции.

Я наблюдал, как томится завистью Лют и ждал подходящего момента, чтобы и его талант смог в полной мере раскрыться на благо племени. Признаюсь, мое ожидание не было нарочным. Я пытался вспомнить то, что толком и не знал никогда – как устроен ткацкий станок? Осталось в памяти из прошлой жизни картинка: иду по анфиладе музейных залов, за стеклом восточные костюмы, прялки и будто ткацкие станки… Образ из двух рогулек с поперечной балочкой вспомнил и рисовал на прибрежном песке для себя не раз. И вроде все несложным виделось: два столба врытые в землю, от поперечной балки над ними к низу тянулись нити с грузами. А поперечные нити – уток вплетались вручную. Стояла перед глазами уже законченная картинка, с палкой расположенной горизонтально между вертикальными рядами нитей, с ее помощью легко поднимался вверх и прижимался к основе горизонтальный ряд, еще это примитивное устройство разделяла вертикальные нити. Я решил попробовать воплотить задумку в жизнь.

Близился вечер. Все кругом жило, распространяя запахи цветения. В прозрачно-сумрачном воздухе, колыхаясь и обгоняя друг друга, неслись вдали белые пушинки ив и осин, — неслись без конца, словно желая заполнить своими семенами весь мир. Легкие порывы ветра доносили запах пшеницы и лесной сырости. Над поселком витали ароматы жареного мяса и хлеба, слышались женские голоса и детский крик. Я решил присоединиться к соплеменникам и пошел к племенному костру.

Лют был уже там. Строгал, как обычно, что-то, но уже бронзовым ножом. Я присел рядом и признаюсь, когда рассмотрел чем именно занят Лют, удивился. Он вырезал на деревянной палке, которая вполне могла превратиться в рукоять топора или мотыги какой-то рисунок. В моей прошлой-будущей жизни сказали бы – абстрактный: черточки, линии, точки, зигзаги…

— Лют, — тихо позвал соплеменника.