Вячеслав Сизов - Путь на запад

Хохлов с автоматом на изготовку бодро шагает сбоку. Сколько же их там, думаю, пятьсот, тысяча? Спохватился и стал ползать от орудия к орудию, поворачивая стволы пушек направо, в сторону немецкой колонны. Пусть оглядываются и чувствуют себя под прицелом. А у нас и стрелять-то нечем и некому. Батарейцы, двадцать четыре человека, лежат мертвыми.

Многие изуродованы разрывами мин до неузнаваемости, погибли после многократных ранений. Да разве можно было уцелеть в таком аду?!

До сих пор считаю, что в ближнем бою, кроме пулемета, нет страшнее и эффективнее оружия, чем 82-мм миномет. Мина падает почти вертикально, и на месте падения остается лишь маленькая воронка размером с котелок. Но, взрываясь, мина разметывает свои осколки во все стороны низом, над самой землей в таком количестве и с такой силой, что буквально сбривает все, оставляя черное пятно до пяти метров в диаметре. Все живое, находившееся на этом зловещем черном пятне, перестает существовать – разрывается на кусочки и разбрасывается вокруг. А когда эти черные пятна перекрывают друг друга, когда они накрывают орудийные расчеты в ходе боя – ну кто же тут уцелеет!

Из двадцати шести уцелели только мы с Хохловым. Ползая от орудия к орудию, чтобы навести их стволы на пленных немцев, я одновременно тщательно осматривал лежащие тела – с надеждой, что кто-нибудь еще дышит. Но все мертвы.

Пока я разрезал перочинным ножом штанину, перевязывал рану, никто из наших на горизонте не появился. Страх стал одолевать меня больше, чем во время боя. Сейчас пленные задушат нас. Их же сотни. На том и конец будет.

Срезал куст, сделал посох – не такую уж толстую, но довольно прочную палку, можно опереться…

И вдруг слышу – шум моторов! Показались грузовые машины, что доставили нас сюда, а в кузовах – солдаты. Оказалось, это разведрота. Из первой машины вышел командир разведроты капитан Михайлов.

Он отправился к пленным немцам. Их оказалось восемьсот с лишним человек. Капитан в сопровождении своих бойцов повел их в село, что стояло в двухстах метрах от нашей батареи, построил в широком дворе в полукаре.

Когда я появился в этом дворе, Михайлов закончил говорить, а один из пленных вышел из строя. Я стоял, опираясь на палочку, рядом с Михайловым. Немец вытащил из кармана желтого цвета целлулоидную баночку, отвинтил крышку и показывает содержимое.

– Вот как мало немцы дают нам масла! Своим-то солдатам больше! – сказал пленный на чистом русском языке. – А ведь мы воюем даже лучше немцев! Вы это на себе сегодня почувствовали. Это мы в вас из минометов стреляли.

– Кто это? – спрашиваю Михайлова.

– Предатель, а всего восемьсот двадцать шесть человек.

– Ах, гад! Похваляется, как он нашу батарею истреблял!

Обращаюсь к пленному:

– Откуда же ты родом?

– Я воронежский.

– Ты смотри, земляк! – воскликнул я и поковылял к нему.

Тот в растерянности смотрит на меня. Изо всей силы, на какую я только был способен во зле, бью «земляка» палкой по голове. Он рухнул на землю. Не знаю, что с ним было потом. Не интересовался. Возвращаюсь на середину к Михайлову и громко спрашиваю строй:

– Еще воронежские есть?

Молчание.

– Ах вы сволочи! Своих убивали, да еще жалуетесь нам на немцев, что плохо вас кормили!

На этом закончился наш разговор с пленными…

Я оказался с раненой ногой в санбате. Звезду Героя Советского Союза я получил уже в госпитале [147].

«В русском аду»

Из неопубликованной рукописи Фридриха Вильгельма Клемма, адъютанта офицера Ia (оперативное управление) 94-й пехотной дивизии 6-й полевой армии вермахта(реал. ист.)

Во время одной из атак 17 января 1943 года я был тяжело ранен, закопался в землянке и провел неделю в таком состоянии, без еды при температуре —25.

Ледяной степной ветер задувал над окрестностями… Он бросал сухой снег в пустые лица уже не похожих на человеческие фигур. Было утро 23 января 1943 года. Великая немецкая армия билась в агонии. Для масс слонявшихся, осунувшихся и ослабевших солдат больше не было спасения.

Несколькими часами ранее я был одним из этой безнадежной толпы, приговоренный к поражению. Затем армейский квартирмейстер [148]нашел меня в заброшенном блиндаже, я был в бреду из-за ранения, растряс меня и донес до штаба 6-й армии. Там я получил разрешение на вылет и приказ добраться до последнего вспомогательного аэродрома в юго-западном углу…

4 часа я пробирался к своей цели на двух руках и одной здоровой ноге через снег по колено. Рана в верхней части правого бедра с каждым движением причиняла мне сильную боль. «Вперед, вперед», – говорили мне мои последние резервы воли, но мое изможденное тело больше не могло двигаться. Месяцы, проведенные на кусочке хлеба в день: в несколько последних дней снабжение вообще прекратилось. Добавить сюда и моральный гнет от этого первого ужасного поражения наших войск. Я лежал, полностью погребенный под маленьким сугробом, и вытирал снег с лица рукавом своей рваной шинели. Был ли смысл в этих усилиях? Русские разделались бы с раненым с помощью приклада. Для их заводов и шахт им нужны были только здоровые пленные.

Этим утром начальник штаба армии [149]отговорил меня от мрачных планов. «Просто попробуй добраться до аэродрома, – сказал он, пока подписывал мое разрешение на вылет. – Серьезно раненых все еще вывозят. У тебя всегда много времени, чтобы успеть умереть!» И вот я полз. Возможно, все еще был шанс на спасение из этого гигантского отрезка земли, превращенного человеком и природой в ведьминский котел. Но сколь бесконечен был этот путь для человека, который волочился по нему словно змея? Что это за черная толчея там на горизонте? Неужели это аэродром или лишь мираж, созданный перевозбужденным, лихорадочным сознанием? Я взял себя в руки, протянул еще три или четыре метра и затем остановился, чтобы передохнуть. Только не ложиться! Или со мной случится то же, что с теми, мимо кого я только что прополз. Они тоже хотели всего лишь немного передохнуть во время своего безнадежного марша… Но изнуренность была выше их сил, а жестокий холод сделал так, что они никогда не проснулись. Можно было им почти позавидовать. Они больше не испытывали ни боли, ни беспокойств.

Спустя примерно час я достиг аэродрома. Раненые сидели и стояли близко друг к другу. Задыхаясь, я пробрался к центру поля. Я забросил себя на кучу снега. Метель утихла. Я посмотрел вдоль дороги за взлеткой: она вела назад… Отдельные фигурки с огромным усилием тянули себя к окраинам. Там, в зияющих руинах этого так называемого города, они надеялись найти укрытие от мороза и ветра. Казалось, массы солдат пошли по этой дороге, но сотням это не удалось. Их окоченелые трупы были как столбы на этой навевающей ужас дороге отступления.