Виктор Носатов - Мгновение истины. В августе четырнадцатого

– Продолжайте, Раиса Захаровна, пожалуйста. Не откажите мне в своей искренности, ведь ваши слова – это бальзам для моего израненного сердца, – сложила умоляюще руки Лара, готовая с этой отчаянной просьбой вновь бухнуться на колени перед своим новым кумиром.

– Вы, никак, влюблены, – догадалась начальница, – и, наверное, в душку военного!

– Да, мадам! И что самое печальное, влюблена безответно!

– Расскажите все мне как своей матери, – ласково погладила Лару по головке Зимина, – и вам обязательно станет легче.

Девушка, то и дело смахивая навязчивые слезы, сморкаясь в бязевый платочек, поведала сердобольной женщине о своем знакомстве с юнкером, об их гуляниях под солнцем и луной, о рождественском обручении и внезапном исчезновении любимого после производства в офицеры.

– Может быть, он погиб? Ведь война идет.

– Нет, мадам. Его сестра, моя подруга по институту, уверена, что у него все хорошо. У него все хорошо, а мне даже ни одного письма не прислал. – И из глаз Лары брызнул новый поток слез.

– Ну зачем же слезы лить, радоваться надо тому, что ваш суженый жив и здоров, – горько улыбнувшись, промолвила начальница, поглаживая Лару по головке, – только вот любовь всей моей жизни уже никто не воскресит…

Почувствовав горестные нотки в словах Раисы Захаровны, Лара, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, осторожно спросила:

– У вас тоже трагедия?

– Мой муж ушел со своим полком освобождать Болгарию и больше не вернулся, – глухо, с болью в голосе промолвила Зимина, – с тех пор перевернулась вся моя жизнь. Память о любимом человеке не давала жить. Однажды я даже решила свести счеты с жизнью, и тогда Бог послал мне своего вестника в виде сестры милосердия, которая и порекомендовала мне забыться в работе. Посоветовала идти по ее стопам. И вот так же, как и вы, я в модной шляпке и придворном наряде заявилась к матери-настоятельнице Марфо-Мариинской обители сестер милосердия и с огромным трудом умолила ее взять меня в общину. С тех пор на мне вместо светских нарядов это серое форменное платье, в которое упаковано не только мое тело, но и душа. Много воды утекло с тех пор. С самого начала службы в общине сестер милосердия мне пришлось выполнять все, даже самые неблагодарные и презираемые работы, прежде чем с годами я в полной мере познала науку врачевания не только тела, но и души раненых и больных…

– Я тоже готова к любой, даже самой грязной и тяжелой работе, – умоляюще глядя на начальницу, самозабвенно вскричала Лара. – Готова трудиться больничной прислугой, сиделкой наконец, только для того, чтобы стать сестрой милосердия! Вы же знаете, что в институте нас учили оказывать первую помощь и ухаживать за больными… Испытайте, пожалуйста, меня.

В словах девушки было столько экспрессии и истинного желания быть полезной людям, исковерканных морально и физически на фронтах этой страшной войны, что мадам начальница не нашла в себе морального права ей отказать.

– Хорошо! Я возьму вас, но только с испытательным сроком. Если через месяц вы будете так же настойчивы в своем желании, то я обещаю вам, как смолянка смолянке, что сделаю из вас настоящую сестру милосердия.

– Спасибо, мадам! – радостно воскликнула Лара и припала к руке начальницы, покрывая ее поцелуями и слезами радости.

Невольно отдернув руку, больше привычную к грубой работе в лазарете, чем к поцелуям, мадам строго спросила:

– Ваше имя?

– Лыкова Лариса Владиславовна, единственная дочь действительного статского советника Лыкова Владислава Геннадиевича, предводителя дворянства Пензенской губернии, – гордо произнесла Лара.

– Паспорт, пожалуйста, – деловито промолвила Зимина, записывая имя своей новой воспитанницы в книгу.

Лара достала из сумочки, из которой еще торчал краешек мокрого от слез платочка, документ, и подала его мадам.

Закрыв гроссбух и спрятав его в стол, мадам, с сожалением еще раз окинув взглядом девушку, неожиданно спросила:

– А отец ваш не будет против?

– Нет, что вы! – замахала руками Лара. – Папа, узнав из письма о моем намерении, в ответном благословил меня. Вот. – Лара, порывшись в сумочке, достала конверт как самое последнее и неопровержимое доказательство своей правоты.

– Спрячьте. Я вам верю, – сконфузилась начальница. – У вас есть где жить? – благожелательно спросила она после небольшой паузы.

– С разрешения madame я временно остановилась в институте…

– Это слишком далеко, и добираться до нашего лазарета по нынешним временам небезопасно, – задумчиво сказала Зимина, – ведь вам предстоят и ночные дежурства. Вы уж меня простите, но отдельную комнату предоставить вам я не могу, а вот койку в комнате, где живут еще три сестрицы, предложу хоть сейчас.

– Спасибо, мадам. Бог наградит вас за доброту, – искренне поблагодарила Лара начальницу, намереваясь еще раз поцеловать ее руку, но та торопливо спрятала свою руку под передник.

– Не спешите меня благодарить, – строго глянув на Лару, сказала она, словно еще раз предупреждая девушку, что не потерпит больше здесь телячьих нежностей. – Я буду рада услышать это через месяц, когда увижу, что вы с честью прошли испытание. А пока повторяю, для тяжелой и грязной работы в лазарете мне нужны сильные, здоровые девушки и женщины… И если эта нелегкая работа окажется вам не под силу, пеняйте на себя, я буду вынуждена вернуть вас со словами искренней благодарности вашему папеньке.

– Я на все согласная! – радостно пролепетала Лара. – И готова следовать за вами хоть на край света.

– Ну, тогда с Богом, – трижды перекрестилась Раиса Захаровна на небольшой, освещенный чуть теплящимся огоньком лампады закопченный образок Спаса Нерукотворного, виднеющийся в дальнем углу приемной, и направилась прочь из комнаты, сделав Ларе знак следовать за ней.

В длинном, полутемном коридоре Лару сразу же обдал со всех сторон стойкий запах карболки. Чем дальше шла она вслед за начальницей в глубь лазарета, тем чаще попадались навстречу мужские и женские фигуры в длинных, от шеи до самых пят, белых передниках-балахонах. На головах женщин белые же косынки. Все они низко кланялись Зиминой и удивленно рассматривали Лару. Всю дорогу их сопровождал какой-то непонятный гул, похожий на то нарастающий, то затухающий рокот горной речки, который доносился из-за стеклянных дверей, выходящих в коридор.

Над дверьми на черных досках были выгравированы белыми буквами названия покоев: «Амбулаторный прием», «Глазной прием», «Операционная», «Водолечебница», «Сыпной».

В конце коридора, за поворотом, на Лару вдруг обрушилась слепящая лавина солнечного света, бьющего из огромного окна, выходящего на широкую улицу. После темного коридора девушке понадобилось время, чтобы глаза привыкли к яркому свету, и потому она не сразу смогла обозреть весь огромный холл, в котором безраздельно господствовал седовласый видный швейцар. Из швейцарской на второй этаж вела серая каменная лестница с отполированными до блеска дубовыми перилами. С любопытством озираясь по сторонам, Лара, осторожно ступая по ковровой дорожке, скрадывающей шаги, поднялась вслед за начальницей на второй этаж и, свернув в коридор, остановилась у открытой двери в комнату, куда зашла Раиса Захаровна.