Виктор Носатов - Мгновение истины. В августе четырнадцатого

– Новые фрейлины мне не надобны, – категорически заявила она, – но мне не помешали бы юные помощницы для тяжелой и неблагородной работы в санитарных поездах и лазаретах.

– Для меня будет высокой честью стать вашей милосердной помощницей, ваше величество, – чуть слышно произнесла Лара. Императрица, бросив на нее мимолетный благожелательный взгляд, вновь уставилась на молодиц-дворянок.

Девицы, словно серые мышки, тихо сидели за столом, скромно потупив глаза.

Видя, что те не выражают особого восторга по поводу неожиданного для них предложения, царица резко встала с места, красивое ее лицо вдруг покрылось красными пятнами, стало злым и от этого сразу же подурнело. Часто-часто заколыхала она перед грудью веером.

– И что же вы молчите? – явно пытаясь сдержать себя, гневно спросила царица.

– Мне папенька не позволит! – краснея и заикаясь от волнения, подала голос княжна Мышецкая.

– А вас тоже папенька не отпустит? – уже более спокойным тоном спросила она, глядя на остальных.

– Не княжеское это дело солдат пользовать, – ответила другая княжна, бросив ненавидящий взгляд на императрицу, – мы, Рюриковичи, никогда не марали зазря свои чистые ручки…

– Ах ты мерзавка, – не сдержалась царица, – пошла вон отсюда!

Рюриковна, задыхаясь от позора и затаенной злобы, выскочила из зала.

Остальные смолянки, видя такое дело, не раздумывая подбежали к креслу царицы, пали в ноги и со слезами на глазах принялись умолять ее записать в свой санитарный поезд.

– Мне такие помощницы не нужны! – заявила Александра Федоровна и, указав на Лару, недоуменно наблюдавшую за ее явно не царскими действиями, добавила: – К милосердию человек приходит не по принуждению, а по душевному порыву, болея за Отечество свое, врагами окруженное. Эта девочка вроде училась вместе с вами, но как далеко она опередила вас в своем духовном и православном развитии. Честь ей и слава за это.

Императрица, окончательно успокоившись, оглядела притихших гостей доброжелательным взглядом.

– А теперь, дамы и господа, я прошу вас помочь мне в этом достойном и нужном каждому истинно русскому человеку деле.

– Государыня наша, Александра Федоровна, позволь преподнести на твое богоугодное дело от истинных патриотов России сто тысяч золотом. – Толстосум поставил на стол тяжелый портфель. – Прости, матушка, что не могу записаться в твой санитарный поезд, уж больно я стар да немощен.

– Спасибо, Станислав Егорович, – поблагодарила старика царица, принимая дар.

– Матушка, – подняла от стола глаза оклеветанная молвой великая княжна Ольга, – позволь и мне внести свою маленькую лепту. – Она отстегнула от платья драгоценную брошь и протянула ее матери.

Лара, ни на секунду не задумываясь, отстегнула свою рубиновую брошь и последовала примеру великой княжны, за что была награждена очаровательной улыбкой царицы.

1

Гусарский полк, в котором имел честь начать службу корнет Аристарх Баташов, входил в состав 12-й кавалерийской дивизии, которой командовал генерал Каледин. Отец, проходивший с ним курс академии Генерального штаба, не раз отзывался о Каледине как о настоящем кавалеристе и умнице. За время путешествия к месту новой дислокации полка Аристарх поближе познакомился со всеми офицерами. На вторые сутки этого внезапного вояжа на запад он был торжественно принят в члены офицерского собрания. Все в полку для него было ново и необычно. Он словно попал в другое государство с его особыми законами, традициями и отношениями. С первых дней службы он стал понимать, как неизмеримо много значит теперь для него, еще по-настоящему не знавшего свет и только-только начинающего входить в военную жизнь со всеми ее радостями и горестями, его первая офицерская семья. По сути дела, полк становился для него всем: отходили на задний план и семья, и былые друзья. Полк олицетворял для него все самое прекрасное и благородное на свете.

До глубины души поразила и растрогала Аристарха вековая традиция, которая неизменно сохранялась в полку вот уже десятки лет. В импровизированной столовой офицерского собрания, которой стал вагон-ресторан, все сверкало огнями. Белоснежная скатерть, хрусталь и серебро сверкали на длинном, установленном вдоль вагона столе, за которым все офицеры сидели по чинам. Во главе стола – командир полка, далее – штаб-офицеры, командиры эскадронов и все остальные. Аристарх в числе корнетов и поручиков оказался на левом фланге. По сигналу полковника молодые офицеры встали и, обращаясь к старшим однополчанам, своими звонкими, задорными, голосами пропели:

Выдержав классическую паузу, ветераны хриплыми от команд, песен и вина голосами дружно ответили:

С последними словами открылась тамбурная дверь, и вестовые внесли полковую серебряную чару с вином, которая тут же пошла в круговую, от старших к младшим. Пили из нее и седоусые старшие офицеры, и совсем еще юные корнеты. Чаша, постоянно пополняясь, обходила офицерское собрание не раз и не два, а до тех пор, пока не исчезла чиновная скованность, пока каждый не почувствовал удовольствие и радость от общения друг с другом.

Веселье было в разгаре, когда в вагон вошел унтер-офицер и сразу же направился к командиру полка. Передав полковнику пакет, он быстро удалился.

– Братцы, мы проезжаем Шепетовку, – воскликнул кто-то из офицеров, и все, как один, прильнули к окнам вагона-ресторана.

– Да, господа офицеры, – глухо промолвил командир полка, – утром будем в Проскурово. По сути дела, сегодня это наш последний мирный ужин.

– Почему? – посыпались со всех сторон недоуменные вопросы.

– Потому что Германия объявила нам войну!

– Но тогда почему, господин полковник, мы едем не на север, а на юго-запад? – спросил удивленно Аристарх.

– Потому, господин корнет, что не сегодня-завтра надо ждать объявления войны со стороны Австро-Венгрии, – внимательно взглянув на молодого офицера, спокойно ответил полковник. – Господа офицеры, – после небольшой паузы добавил он, – ужин продолжается. Но утром, чтобы все были как огурчики. Прошу меня извинить за то, что я с полковником Середниковым вынужден покинуть собрание. Нам необходимо подготовить документы и отдать соответствующие распоряжения.

После ухода командования по кругу вновь пошла полная чаша.

– Господа офицеры, – громко провозгласил оставшийся за старшего подполковник Сулима, – третья чаша за французских женщин, которые пошили нам мундиры из своих ряс, – при этих словах офицеры встрепенулись, и под сводами вагона прозвучало дружное и громогласное: