Валерий Большаков - Гридень. Из варяг в греки

Нет, ну все равно молодцы. А вот и Яшка! Та-ак…

Я вздохнул. Амосов тащил за собою молодого парня в рясе. Высокий, нескладный, длинноволосый, с ухоженной бородкой и в очках, он больше всего напоминал хиппующего студента.

– Тысяцкому наш респект и уважуха! – заорал Яшка.

– Не подлизывайся, – осадил я его. – Это кто? Шестой?

Амосов нисколько не смутился.

– А-а… Ну, да. Знакомься – отец Георгий.

– Да какой там отец, – смутился «шестой». – Я был извержен из священного чина. Лишился сана, короче.

– А что так? – полюбопытствовал я.

– Гоша не сошелся во взглядах с иерархами церкви, – вмешался Яков. – Он утверждал, что Мария Магдалина женой приходилась Иисусу, а сам Христос родился в многодетной семье Иосифа и Марии как нормальный человек, обычный первенец. У него еще четверо братьев было младших и две сестренки.

Я глянул на Георгия и кивнул:

– Наш человек!

– Меня привлекло не столько ваше воззрение на Иисуса Христа как на смертного человека, учителя и проповедника Егошуа Назорея, – проговорил Гоша, волнуясь, – сколько утверждение единобожия. Отцы церкви запутались, пытаясь совместить несовместимое, а в результате завели нашу веру в болото многобожия и идолопоклонства. Разве статуи Богоматери и апостолов – не кумиры? Разве Святая Троица не отвергает единого Бога или, по крайней мере, не умаляет Его втрое? Разве Господь и Сатана не составляют манихейское двубожие – бога добра и бога зла? Я чуть ли не с отрочества пытался переосмыслить суть божественных речений, но все упиралось в догму, не отличимую от абсурда! А вы взяли и все узлы разрубили, разрешили парадоксы, являя ясное изложение божественности!

Я покачал головой:

– Не так все просто. Даже здесь, в этом времени, мы добьемся хулы и поношений от патриарха и папы римского, ибо не вписываемся в тесные рамки… я бы сказал – колодки церковных уложений. Для нынешних католиков и православных всякое инакомыслие является ересью. Когда князь Владимир затевал крещение Руси, он преследовал вполне конкретные цели – стать своим для Европы, но не добился этого. Рим проклинал схизматиков-православных, а Византию через двести лет растреплют крестоносцы. Так что все зря. Я же выбрал крест для другой цели – сплотить под его тенью все тутошние племена и народы. И эту задачу, Гоша, коль вы уже здесь, решать придется вам.

– Я готов! – воскликнул с жаром молодой священник.

Приглядевшись, я не заметил в нем особого фанатизма. Это был энтузиаст.

Я покосился на толпу и перекрестился в сторону храма.

…И пошло-поехало житие мое, оно же бытие, определяющее сознание. Я, наверное, не буду описывать подробно то, что происходило весной 882 года. Не потому, что мало было свершений, а по другой причине – ничего нового не случалось.

Я просто перечислю события той поры и начну рассказ о главном – или о самом интересном, это уж кому как.

На второй день после моей выписки отец Георгий крестил первых желающих восприять веру истинную. О, это надо было слышать, с каким вдохновением Гоша передавал благую весть! Ему это было нетрудно, здешний язык он знал, хоть и в усеченном виде.

В его проповедях бедный Иисус представал тем, кем и был – немного наивным, очень добрым, образованным и умным «рабби» – Учителем. Он учил всех людей любить друг друга, и сам был Человеком.

Вот такого – очеловеченного – Христа и узнавало местное население. Люди переживали за Егошуа, негодовали на подлого первосвященника, презирали Понтия Пилата, вздыхали сочувственно, жалея за крестные муки, и радовались воскрешению.

Потом крещеных стало еще больше – верховный жрец Перуна, говорят, не выдержал и ушел в леса, к тайным святилищам.

Людям нравились торжественные песнопения и звон колоколов, величие храма и запах воскурений. Приятно было обонять дымок ладана, а не вонь извергнутого из кишок жертвы, принесенной Перуну, Велесу, Хорсу или Семарглу. А тут и вовсе никаких жертв, разве что свечку поставить перед иконой. Лепота!

Новгородцы приревновали Городище и порешили свой собственный храм возвести. Собрали деньжат и ко мне явились: помоги, мол. А я им и говорю: вы не громадой превзойдите Городище. Выстройте храм из камня, а купол позолотите. И окна я вам витражные сделаю – красота выйдет неописуемая! Главное же в том, что Городищенский храм простоит максимум лет двести-триста, а каменная церковь – это на века.

Впечатленные новгородцы согласились, а у меня забот прибавилось. Здесь же никто не строил каменные здания! Надо было объяснить все – и про фундамент, и про кладку, и про раствор известковый. Витражи я, так и быть, сделаю и железо кровельное нашлепаю. Именно что нашлепаю – тут прокатных станов нету, приходится кусок железа отбивать молотом, плющить его в тонкий лист. А сусальное золото мы из будущего притащим…

1 марта местные праздновали новый год, и «дядя Фёдор» меня удивил. Главврач женился!

Думаете, на Рогнеде? Нет! Сосватал дочь у того самого боярина Олдамы, в чьей усадьбе расположилась больница. Вот так вот.

Ничего, говорит, поделать не мог – влюбился! Втюрился, как мальчик.

Видал я ту боярскую дочь. Симпатичная, в общем, девушка, но с Рогнедой ни в какое сравнение не идет. Любовь зла.

Впрочем, тут скорее добро отслеживается – и Федор наш счастлив, и Дана, избранница его.

А 8 марта я в больницу заглянул. Интерн меня осмотрел, сказал, что все зажило, но не помешает пропить травок – и отослал меня к Рогнеде.

Рогнеда не выглядела грустной, да и к Федору она никогда не питала никаких чувств, кроме дружеских.

Девушка заварила мне целый букетик разных цветочков-лепесточков, а я, заметив складочку у нее между бровей, сказал ласково:

– Не печалься… – и погладил ее руку.

Рогнеда вздохнула:

– Да нет, все хорошо. Просто… Это меня обидело. Я бы никогда не вышла за него замуж, но он ведь даже не пытался! А потом и вовсе отверг…

Меня резануло жалостью. Эта очень красивая и очень гордая девушка была несчастна. Я отставил свой настой, встал и обнял Рогнеду. Безо всяких там помышлений. Просто хотел утешить.

Она так прижалась доверчиво, поплакала чуть-чуть…

– Все будет хорошо, – ворковал я, – все будет просто замечательно…

Ей-богу, не понимаю, как мы оказались на том самом ложе, где я провалялся половину зимы. И я смутно помню, кто из нас первым потянул другого за рубаху, кто кого раздел.

Это был порыв, но порыв долгожданный. Наверное, не стань Рогнеда медсестрой, не проведи мы столько времени рядом поневоле, ничего бы и не было. Мало ли красивых девок обитает в Новогороде!

А тут…

…Рогнеда кричала и стонала на всю больницу, а потом, когда у нас обоих унялось дыхание, она сказала нежно: