Владимир Свержин - Все лорды Камелота

– Ваши слова ересь! – громыхая, как набатный колокол, вторил ему архиепископ. – А святость ваша не что иное, как гордыня адова.

– Гордыня?! Божий свет указует мне путь! Ересь?! Как бы не так! Ибо рёк он: «Кто преклонит предо мною колено, того почту я рабом пред ликом Господним и оделю похлёбкой, дабы утолить голод, и лоскутом, дабы укрыть свои чресла. Того же, кто не отведёт очей своих от взора Моего, нареку Человеком. Путь его будет тяжек и тернист, но любовь моя вовек пребудет с ним. Участь его назову Я участью странника в миру. Всякий день станет он мыслить о пути своём и всякий час выбирать шаг стопам своим. И будет он увлажнять слезой глаза свои, вопрошая: не забыл ли ты меня, Господи? Но как Я послал испытания возлюбленному сыну Моему, так и ему пошлю, и пойдёт он, не ведая иной путеводной звезды, кроме веления души, воспламенённой искрой от пламени Моего. И в последний час стану Я судить не слова, не помыслы, но деяния его. Судить, как судят древо по плодам. И милосердие будет именем Моим, ибо нельзя пройти путь, не ступив по терниям и грязи. И никто не минет сего». А вы, – судя по изменившемуся тону, эти слова Карантока относились непосредственно к преподобному Эмерику, – вы фарисей и глупец, недостойный служить Предвечному!

– Ступай прочь из дома моего, богомерзкий еретик! – не замедлил отозваться оппонент. – Анафема тебе, отступник!

Каранток, обычно источавший непробиваемое добродушие во всём, что не касалось его священного служения, выскочил из хлипкого строения, раскрасневшийся, словно после сауны, и, бросив на ходу: «Слова твои пар, развеянный ветром!», помчался по тропе прочь от лесной резиденции архиепископа. Я хотел было что-то сказать, остановить его, но он промчался мимо, словно подгоняемый псами дикой охоты.

Я огорчённо посмотрел вслед улепётывающему проповеднику. Уж и не знаю, для чего Господь привёл его в этот дом, но то, что теперь расхождения Карантока с официальной церковью приняли необратимый характер, было ясно как божий день.

– Послушай, Торвальд, – обескураженный сэр Бэдивер ещё раз смерил взглядом быстро удаляющегося Карантока. – А ты уверен, что он святой?

– Кто его знает? – пожал плечами я. – Прежде мне никогда не приходилось общаться с подобной породой людей. Однако в Уэльсе, в Эйре, да, похоже, и в Каледонии в его святости никто не сомневается. К тому же ты знаешь кого-нибудь ещё, за кем бы самая что ни на есть настоящая виверна таскалась, словно собачонка, да ещё к тому же выполняя заповеди Господни?

– Да-а, – протянул рыцарь, – странные дела. А может, он из этих, из друидов?

– Да ну, скажешь! – отмахнулся я. – Он их терпеть не может.

– И преосвященный Эмерик тоже. А вот надо же! – вздохнул сэр Бэдивер. – Во всяком случае, сейчас к преосвященному лучше не соваться. Да и вообще не стоит говорить, что святой этот с вами приехал. Сам понимаешь, устав у нас здесь строгий.

– Устав? Здесь?! Бэдивер, ты о чём?

Мой оркнейский братец поглядел в лесную чащу, словно ища в ней ответа, и промолвил с неожиданным смирением в голосе.

– Последняя битва отвратила меня от суетности мирской жизни. Ибо не было ничего доселе и не будет впредь ужаснее, чем она.

Я не стал утешать его заверением, что будет ещё много хуже, и приготовился слушать, соображая, где лучше вклинить вопрос о судьбе предсказания Мерлина.

– Военная слава тщетна, и все наши подвиги суетны, ибо таят в себе грех тщеславия, лишь едва прикрытый риторикой о служении Господу. Истинное служение здесь. – Он повёл рукой в сторону избушки. – Не мечом, но словом Божиим след бороться с врагами веры Христовой. Молитва – вот лучший доспех, а скромность и воздержание – вот лишь подвиги, приятные Творцу.

– Это он сказал? – я кивнул на хижину отшельника, из открытой двери которой слышались молитвенные завывания.

– Он. И он прав, – сокрушённо вздохнул Бэдивер. – Я без сожаления покидаю этот мир, тем более что неумолимый рок безжалостно погасил единый огонь, служение которому возвышало рыцарский удел над безжалостным разбоем. Вчера я испросил позволения стать послушником у его высокопреосвященства, и брат мой Лукан также хотел искать себе подобного жребия, когда бы смерть не забрала его во тьму.

– Да-а, – протянул я, обдумывая, как лучше приступить к вопросу, приведшему нас в эту лесную чащу. – Послушай, Бэдивер, – наконец произнёс я, переходя на заговорщический тон, словно нас кто-то мог подслушать, – не передавал ли тебе брат Лукан перед смертью небольшой кусочек пергамента?

– Какой кусочек? О чём ты говоришь? – свежеиспечённый послушник старался держаться спокойно, однако в голосе его чувствовалась плохо скрытая настороженность, какая бывает у подростков, едва успевших спрятать порнографический журнал при разговоре с внезапно вошедшими родителями.

– О последнем предсказании Мерлина, разделённом по приказу Артура на дюжину частей и розданном им тем, кого он считал наиболее близкими себе.

– Тише! – одёрнул меня сэр Бэдивер, хотя слова мои и так были произнесены вполголоса. – Преосвященный Эмерик не желает здесь слышать имена магов, друидов и их приспешников. – Он подхватил меня под локоть и буквально потащил подальше от лесной молельни. – Откуда тебе-то известно о пророчестве?

Я молча вытащил из-под одежды ладанку сэра Кэя и достал из неё исписанный огамическим письмом клочок пергамента.

– А-а, – кивнул мой братец, – вот оно как. Прости, я не знал об этом. Впрочем, откуда? Значит, и ты тоже один из лордов Камелота.

– Лукан передал тебе свою часть? – я вновь вернул Бэдивера к своему вопросу.

– Да, – со вздохом кивнул тот. – Умирая, он передал мне подобный пергамент.

– Он у тебя? – с тайным облегчением произнёс я, начиная обдумывать, каким образом теперь заставить родственника передать своё достояние мне во временное пользование.

– О нет. – Бэдивер покачал головой. – Я выкинул его. Да и посуди сам, мог ли я хранить в этом святом месте пророчество Мерлина, который, невзирая на моё личное почтение к нему, маг, друид и безбожник.

– Несчастный! – возмутился я. – Что ты наделал! Ведомо ли тебе, что в этом предсказании заключена судьба королевского трона Британии? Как ты мог так безрассудно поступить?

– Судьба короля, как и судьба последнего свинопаса, ведома промыслом Божьим. Предсказания магов, даже столь могущественных, как тот, о ком мы говорим, ничего не способны изменить в естественном ходе вещей. Кому предначертано познать тяжесть венца, тот станет королём, пророчествуй о том кто-то или нет. Так учит Эмерик, у которого вчера с покаянием испросил я духовного наставления.

Строго говоря, и Эмерик, и вещавший ныне его словами Бэдивер были правы. Во всяком случае, у меня не было ни времени, ни охоты вступать в теософский спор, чтобы опровергнуть их тезисы. Но задание оставалось заданием, выполнить его я был обязан, а потому со вздохом оборвал речь благочестивого послушника, не давая развить фаталистическую теорию престолонаследия.