Юлия Гордон-Off - Война

В результате, на запад мы зашли на полные пятьдесят миль, так никого кроме пары рыбацких шхун не встретив. Потом почти два часа возвращались к пересечению предполагаемого маршрута, и пошли в восточный сектор. Ещё через сорок минут был обнаружен дым в юго-восточном направлении, куда мы понеслись охваченные надеждой, которой не пришлось сбыться и с пароходом на горизонте мы не стали даже близко сближаться. А Волкову пришлось вносить поправки с учётом нашего броска на юго-восток. Ещё два часа ничего не дали, кроме пары парусов на горизонте и ближе к курсу, когда уже оставалось меньше десяти минут до поворота, вернее рассчитанной Евгением Васильевичем точки, сигнальщики заметили дым на горизонте в северо-восточном направлении. Уже через полчаса, стало понятно, что впереди безмятежно шурует "Ниссин" и с сердца свалился здоровенный булыжник. Вот так большие начальники наживают себе инфаркты и инсульты среди полнейшего кажущегося внешнего благополучия.

Когда мы встали в борт "Ниссину" и уравняли хода, а Волков вылез сказать всё, что он думает о штурманских талантах стоящего на мостике "драного пушкаря с отстрелянными мозгами" Древкова (это лишь один и наверно самый мягкий эпитет из уст такого всегда спокойного и воспитанного Волкова). Как выяснилось, они действительно ничего не подозревали, только начали волноваться, не случилось ли чего-нибудь с нами у берегов Японии, но выполняли приказ и следовали назначенным курсом. А уж, когда Волков поведал им, что за сутки они умудрились отклониться от курса на шестьдесят с лишним миль, самому искреннему удивлению Древкова и Тремлера не было границ. Мы подправили курс и вместе двинулись к Владику.

Может кто-то поинтересуется, почему не пожелали воспользоваться радиосвязью? Потому, что штатного радиста "Ниссина" и одновременно одного из двух среди оставшихся в живых японцев офицеров мы доставили в шлюпке к берегам Японии. У нас в экипаже запасного радиста не имелось, как и в составе перегонной команды гарибальдийца. Наш радист практически не вылезал из радиорубки, чтобы услышать, если в эфир выйдет кто-нибудь с "Ниссина", хотя мы приказали Тремлеру запереть радиорубку, а наш радист во время стоянки в бухте вытащил из радиостанции "Ниссина" какие-то незаменимые детали, чем привёл в нерабочее состояние радиостанцию итальянца. Так, что о возможности радиосвязи с опекаемым нам оставалось только фантазировать, а для меня выросшей в условия пронизывающих всё и всюду коммуникативных потоках, когда даже засланные бригадой на выезд к месту крушения пассажирского поезда в лесах под Бологое, мы выходили на связь пусть не с привычного радиотелефона "Алтая", а с не снятой каким-то мудрым человеком гораздо более простой радиостанции, а наши водители с нежностью и пиететом всегда следили и ухаживали за торчащей над РАФиком антенной. Не было в это время большого количества специалистов в области радиодела, да и сама радиосвязь была в ещё самом зачаточном состоянии, и выше радиотелеграфного способа связи ещё не поднялись, а выход на связь очень напоминал какой-то шаманский ритуал, ведь в эфир вываливалась искровая несущая в широчайшем диапазоне, а не частотная или амплитудная модуляция на узкой фиксированной частоте конкретного диапазона...

Теперь нам нужно было подойти к Владивостоку в зону устойчивой радиосвязи, и убедить Рейценштейна выслать нам навстречу крейсер, а лучше пару, чтобы они взломали ледовое поле, в которое соваться "Новику" с его нежной шкуркой не стоит, а у штурвала способного это сделать "Ниссина" стоят не вызывающие доверия для такой процедуры специалисты. И к тому же, увидев незнакомый крейсер с японским силуэтом, пусть и под Андреевским флагом на подходах, мы не могли дать даже половинной гарантии, что береговые батареи не откроют огонь, и ведь по закону свинства утопят нам "Ниссин" с первого залпа, хоть раньше никогда даже с десятого не могли никуда попасть. Так, что расчетное ночное время прибытия к Владику нас никак не устраивало, поэтому мы сбросили ход до экономичных десяти узлов, тем более, что не только у "Ниссина", но и у нас в бункерах уже показалось дно, и стали неспешно и величественно двигаться к цели нашего путешествия. Ведь нам ещё нужно было в ночной тьме случайно не влезть во льды, Бог ведает, где их граница начинается, ведь лоции дают только самые обобщённые данные. Главное, хотелось надеяться, что это граница не матёрых паковых многолеток, и что нам хватит расстояния, установить связь с Владивостоком или с кем-либо из крейсеров Владивостокского отряда. Конечно наши вопли в эфире могут стать маяком для посланной за нами японской эскадры, но приходилось рисковать в этом пункте, ведь другого выхода у нас всё равно не имелось.

Под утро на нас свалилась ещё одна милая штука под названием оледенение, никак не желающий утихать ветер заплёскивал нам, как и "Ниссину", правый борт, и на леерах и палубе уже наросли здоровенные ледяные наросты, а палуба превратилась в сплошной каток. В прочем, скользко - это не так страшно, а вот то, что у нас правый крен составил уже пять градусов, наводило на очень неприятные мысли. И среди ночи пришлось зажигать люстры и выгонять обвязанных страховочными концами матросов скалывать лёд с палубы и надстроек. При этом крен уменьшаться не желал, матросы мёрзли, хотя их меняли через каждые полчаса, а минус девятнадцать с пронизывающим ветром превращались в эквивалент свирепого сорокаградусного мороза. Уже через час после нас аналогичными процедурами начали заниматься и на "Ниссине". Для уменьшения эффекта бокового обледенения только с одной стороны, мы развернулись против ветра, теперь в ледовую скульптуру стал превращаться весь нос и баковая палуба, а нос стал зарываться в волну, временами докатывающуюся до сАмой боевой рубки. "Ниссину" за счёт его высоты в этом плане было гораздо легче, но от обледенения доставалось и ему.

В общем, когда рассвело, мы представляли из себя плавучую глыбу льда, по поверхности которой, с ломами и кирками ползают чёрные фигурки матросов, а в воду мы просели здорово ниже ватерлинии. Николай буквально молился, чтобы висящие на мачте и тросах сосульки не помешали нам связаться с Владиком, ведь в таких условиях любой наш маневр или даже изменение направления ветра могут привести к опрокидыванию, ведь на палубе у нас скопилось нескольких сотен, если не тысяча, тонн льда. Вообще, такие цифры в голове не укладываются, но стихию такие мелочи совершенно не занимают, ведь именно об этом говорит наша изменившаяся осадка и это при наших практически пустых угольных ямах способных принять более пятисот тонн угля. Мы фактически дрейфовали в полусотне миль от Владика. Радист безуспешно взывал к эфиру, лазарет был уже набит помороженными, на "Ниссине", как передавали ратьером, картинка была не лучше, когда вдруг стих ветер и стало заметно теплее, точнее просто перестало обдувать, а главное перестала с такой скоростью нарастать новая наледь. Ещё примерно через пару часов изнуряющей борьбы со льдом, "Новик" удалось выровнять и он приподнялся из воды, мы двинулись к уже видимой границе ледового поля. Тогда в продолжение хороших новостей вышел на связь радист бронепалубного крейсера "Богатырь", тоже немецкой постройки, где стоял аналогичный нашему "Телефункен".