Геннадий Марченко - Чистилище

– Много будете знать, товарищ Лыков, скоро состаритесь. Вы его по уголовке вели, а тут дело о государственной измене. И не Кузнецов он никакой, Сорокин его настоящая фамилия. Да и подготовка у него – будь здоров! Как это он вам дался, а? Неужто даже не предпринял попытки к бегству?

– Так ведь под стволами его брали, несколько человек, тут особо не развернёшься хоть с какой подготовкой.

– Это правильно, с ним только так и можно было, хвалю за бдительность… Так, выходит, сейчас он отбывает наказание в Коми?

– Так точно, в одном из лагерей Ухтпечлага, у Мороза.

– Мороз знает своё дело, – хмыкнул Ежов. – У него не забалуешь, да и бежать оттуда врагу не пожелаешь. Тем более зимой. – И вновь пальцами по столу, словно барабанная дробь перед казнью.

– Товарищ народный комиссар, нам тут ещё кое-что удалось выяснить, – сглотнув ком, выдавил из себя следователь.

– Ну, говорите.

– В общем, этот Кузнецов… то есть Сорокин, как мы считаем, и есть тот самый загадочный мститель, который в одиночку расправился с бандой Лёвы Шаца. Вы наверняка слышали об этом случае.

– Да, что-то слышал. Я же говорил, что у этого типа та ещё подготовка, – как-то самодовольно хмыкнул нарком. – Интересно, что они не поделили?

– Вроде московские блатные приехали с заказом на Куз… простите, Сорокина, что-то он ещё, видно, в столице с ними не поделил. Тот, которому удалось выжить, тяжелораненый Микитько, сам толком не знает подробностей. Да и слаб очень, врачи не рекомендовали его долго допрашивать. Пока знаем, что приехали двое, сами, наверное, мараться не захотели, искали человека, который согласится на мокрое дело. Согласился некто Червонец на свою голову – его тело было найдено в канаве. Той же ночью один из московских появился у них на малине и устроил бойню. Но лица его под шляпой ни хозяйке малины, которую нападавший почему-то оставил в живых, ни раненому толком разглядеть не удалось. Только одежда одного из столичных. А вскоре тела московских гастролёров нашёл сантехнический работник, когда проверял забившийся канализационный люк. На одном из покойных как раз не было верхней одежды, тут мы и смикитили, что Сорокин, видно, позаимствовал плащ и шляпу и под видом московского уголовника устроил бойню на малине.

– Хитрый ход, – покачал головой нарком и будто себе под нос добавил: – Быстро он адаптировался в нашем времени…

Следователь не понял, что имел в виду Ежов, но предпочёл промолчать. Спросит – ответим, а лишний раз со своими вопросами к таким людям лучше не лезть.

– Что ж, спасибо, товарищ Лыков, вы очень помогли следствию. Теперь мы знаем, где искать этого махрового антисоветчика. Если вы не против, я его личное дело конфискую. Расписаться где-то нужно?

– Нет-нет, ни к чему…

– Тогда всего хорошего, удачи по службе.

Пожав потную ладонь следователя, нарком вышел из кабинета. Оставшись один, Лыков выплеснул остатки чая на пол, вытащил из сейфа початую бутыль коньяка и трясущейся рукой налил полный стакан.

– Господи помилуй, – перекрестился атеист Лыков и одним махом влил в себя содержимое стакана. Плюхнулся на стул и сидел так несколько минут, пока его не вывел из транса осторожный стук в дверь. – Кто?

Дверь с лёгким скрипом приоткрылась, и в проёме показалась голова капитана Шигина. Затем в кабинет втянулось всё тело милиционера.

– Товарищ майор, прошу прощения за любопытство, дюже узнать интересно, с чего это к нам сам народный комиссар приезжал?

– Много будешь знать – скоро состаришься, – повторил Лыков недавно услышанную из уст Ежова поговорку.

Когда капитан исчез, следователь долил в стакан остатки коньяка из бутылки, выпил уже с чувством – руки больше не дрожали. Откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и закурил неизменные одесские «Сальве».

«Новый год, напьюсь сегодня, и пусть моя орёт, как умалишённая, – думал он, пуская вверх клубы ароматного дыма. – Плохо, правда, что завтра опять тащиться на работу. Больным, что ли, сказаться?.. Кстати, обещал сыну подарить на Новый год альбом для марок, как его… кляссер и до сих пор не купил. Надо Шигину сказать, чтобы послал кого-нибудь в магазин канцелярских принадлежностей, пусть возьмут что-нибудь поприличнее. А жене по пути духи купят. Она, кажется, предпочитает «Красную Москву». А о приезде Ежова своей Басе ничего не скажу. Баба, растреплет подругам-жидовкам в один момент».

В последующие несколько дней ничего примечательного не происходило. А 29 декабря наш отряд всколыхнула новость: капитан Северцев арестован по обвинению в государственной измене. Временное командование нашим отрядом перекладывается на сержанта Мотыля, который явно пребывал в растерянности. Он ещё в первый день подменки что-то провякал ворам насчёт работы, но был послан далеко и надолго. Вернее, вся блатная пятёрка «отрицал» как один сказалась больной, потребовав фельдшера и дальнейшего перемещения в больничку. Сержанту заниматься ими оказалось некогда, нужно было конвоировать осуждённых на строительство вышки, отправить же симулянтов в карцер у него оказалась кишка тонка. Тем более что по негласному распоряжению свыше практически во всех лагерях СССР к уголовникам было куда более мягкое отношение, чем к политическим. Уж это-то я прекрасно помнил из всяких исторических мемуаров, которые мне когда-то довелось прочитать. Да и за время нахождения в этом мире, скитаясь по СИЗО и лагерям, я успел подметить данный факт.

Пользуясь сложившейся ситуацией, воры полностью взяли отряд под свой контроль и устроились по-королевски. Моментально навели контакты с ворами из других бараков, которым их отрядные давно уже вверили управление зэками, практически самоустранившись.

Вечером, приходя со смены – выходные зэкам не полагались, – видел, как в воровском углу авторитеты, собравшись с нескольких бараков, льют в себя чифирь или даже что-то покрепче, закусывают сухарями, иногда даже с кусочками сала, играют в карты или вообще от скуки достают кого-нибудь из сидельцев. Чушок Витя им уже стал неинтересен, разве что поиметь его вместо бабы, так они переключились на политических. Особенно доставалось щуплому тихому Арсению Львовичу, на воле прежде служившему в ростовской заготконторе и которого сдал коллега. Мол, высказывал сомнения, что коммунистическая партия большевиков приведёт советский народ в светлое будущее. Арсений Львович это отрицал и на суде каялся, как он рассказывал, и нам утверждал, что ничего такого не говорил. Многие ему верили, особенно те, кто и сам себя считал безвинно осуждённым. Я тоже склонялся к варианту о поклёпе, не иначе заготконторский стукач с этого что-то поимел, возможно, занял освободившееся место, поскольку ходил у Львовича в подчинённых.