Геннадий Марченко - Чистилище

– О, ништяк! А чифирёк мы сейчас на буржуйке сообразим.

Вместо чайника – принесённая кем-то жестяная банка из-под невесть как попавшего на зону яблочного повидла. Самого повидла, ясное дело, в банке и след давно простыл, а вот для кипячения воды, призванной впоследствии при добавлении заварки стать чифирём, да чтобы хватило человек на десять разом – самое то.

Кто-то из зэков, включая прибывших ростовским этапом, тоже выразил желание поделиться. Не всех успели обобрать на пересылках и на первом лагерном шмоне, нашёлся к сухарям и небольшой шматок сала, чуть менее долгоживущий продукт. Кто-то протягивает Клыку ложку с заточенной с одного края ручкой, и тот принимается резать сало тонкими кусочками, аккурат на каждого забившегося в этот угол едока.

Ну и несколько кусков сахара пришлись кстати. Так что через полчаса мы, десятка полтора зэков, сидели большим кружком, обжигаясь пили по очереди из жестянки ядрёный чифирь, закусывали чем бог послал и трепались обо всём подряд. Узнав от ростовских, что с их этапом пришёл и Туз, Меченый приподнял левую бровь:

– Так мы ж с ним в сызранском СИЗО пять лет назад в соседних камерах чалились! И чё, он уже коронованный? Ну, если завтра появится, встречу как родного.

Народ начал постепенно расползаться, готовиться ко сну.

– Мож, кто в святцы желает, граждане осужденные? – поинтересовался Крест, который невесть как умудрился протащить в зону истрёпанную колоду карт.

– А на что? – Это очухавшийся Митяй решил проявить интерес к карточным играм.

Ой, балбес… Но отговаривать его – себе дороже, блатные могут не простить.

– А чё ставишь?

– Сахар есть.

– Отлично, а я кисет махры.

– Дык я ж не курю!

Вот наивный чукотский мальчик! Он ещё надеется выиграть этот самый кисет! Святая простота, как говаривал кто-то из еретиков, когда старушка подкинула в его костёр дровишек.

– Махра завсегда сгодится, обменяешь на что-нибудь, – щербато оскалился Крест.

Уверенный в итоге карточной игры, я помочился в стоявшее в тамбуре ведро, которое надлежало опорожнить всё тому же Митяю либо Витьку, и залёг на нары. Только накатила дремота, как был разбужен криком Митяя:

– Ты чего, Крест, шельмуешь?!

Я с трудом выбрался из забытья, повернув голову в сторону закутка, где засели картёжники.

– Чё ты сказал, падла? – с угрозой поинтересовался Крест.

– Чего… шельмуешь, ты! – немного стушевался Митяй, однако всё ещё не растерявший решимости вывести лихоимца на чистую воду. – Я видел, как ты туза из рукава достал.

Вот же идиот! Неужто надеялся, что с ним будут играть по-честному? Вот и нефиг теперь строить из себя правдоискателя.

Я повернулся на бок, стараясь не вслушиваться в перипетии ожидаемо возникшего спора. Ясно, что ничем хорошим для запорожца это не закончится. Переть в его положении против целой кодлы блатных – верное самоубийство.

– Братва, кто видел, что я шельмую? – донёсся до меня голос Креста.

– Я не видел…

– Я тоже…

– Да чего ты смотришь, Крест?! – Это уже вступил Меченый. – За базар отвечать надо, пусть ответит за свои слова.

– Чё, фраер, народ требует, чтобы ты ответил за свой базар, – снова Крест. – Кровью ответишь или харчами? А может, жопой?

Народ ржёт, а Митяй явно стушевался.

– Не, ну чё… Да вы чё…

– Жало в бок хочешь?

Понятно, какой же ты блатарь без заточки. Интересно, правда, как он успел её изготовить за три дня сидения в карцере? Ложку стырил и заточил по ходу дела? Впрочем, мне-то какая разница, я вообще спать собрался.

И ведь уснул! А утром нас поднял всё тот же Митяй, похоже теперь уже вечный наш шнырь, которому лесоповал и прочие напряги заменила работа в бараке. Как-никак, нужно заботиться о том, чтобы у печурки всегда лежала поленница дров, которые он же и колет выданным ему тупым колуном. Да чтобы в бараке всегда была чистота, поскольку драить сучковатые полы ледяной водой – то ещё удовольствие. Неудивительно, что у Митяя уже через несколько дней после нашего заселения сюда руки красные и в цыпках. Нужно следить, чтобы бочка для воды у входа всегда была полной, а ведро под парашу – пустым. И ещё успевать днём вздремнуть, потому что ночью приходится следить за тем, чтобы огонь в печке не погас. Потому что у печурки в том числе стоит и наша обувь, которая к утру должна высохнуть. Особенно это касается тех, кто пашет в тайге. Летом всем будет попроще, если только доживём. Сохнущая обувь источает жуткую вонь, но мы уже привыкли, не то что в первые дни.

В это утро Митяй нас будил без энтузиазма. Следов членовредительства на нём заметно не было, но настроение дневального свидетельствовало о том, что ему пришлось отдать ворам то, что они хотели. Скорее всего, отдал всё, что было. Урок дурачку на будущее – не садись играть с блатарями в азартные игры, обдерут как липку.

На счастье Меченого, начальника отряда отправили в командировку в Сыктывкар, теперь его не будет несколько дней, а вместо него поутру на построение зашёл молодой сержантик, который и прояснил ситуацию. Он проверил списочный состав, будто за ночь кто-то мог сделать отсюда ноги в бескрайнюю тайгу на верную смерть, собрал «нефтяников» и потащился с ними за семь километров к разрабатываемой скважине. Воспользовавшись таким подарком, наши отрицалы и ещё пара урок устроили себе выходной, я же, как положено, отправился на ремонтный завод. С работавшими там людьми, в частности в столярном цехе, мне было комфортнее, чем с уголовниками.

А вечером, вернувшись с завода, обнаружил в бараке откинувшихся с карцера Туза и его подельника. Блатные с ростовского этапа и нашего уже успели скорешиться, весело потягивая чифирь и треская консервы. Откуда они у них взялись – непонятно. Остальных – и меня в том числе – в свой круг не зовут, да и не очень-то хочется. Я по-прежнему стараюсь придерживаться нейтралитета, всё ещё веря, что такое в лагерной среде возможно.

Лежу на своей шконке, вспоминаю Варю. Туз что-то рассказывает, слышу громкий смех, вроде как хрипло каркает Меченый да подвизгивает харьковский зэчара по кличке Сапог. Тот самый, которого я в бане отправил в нокдаун. Не знаю, почему Сапог, мне это неинтересно. Кстати, уже на следующий день он форсил в экспроприированной у кого-то из политических шапке. Побитый молью и временем треух из непонятного зверя, но всяко лучше, чем разгуливать по такому морозу с голым кумполом.

Похоже, Туз без вопросов взял масть и теперь считает себя негласным хозяином отряда. Пусть считает, пока это не войдёт в конфликт с моими интересами. Хотя хочется верить, что до этого не дойдёт. Куковать мне в ИТЛ ещё долго, а наживать врагов совершенно ни к чему. Просыпаться ночью от каждого шороха надолго меня не хватит, стану неврастеником и в итоге сам кого-нибудь завалю.