Геннадий Марченко - Чистилище

До отбоя ещё около часа, да и кто тут будет следить, «отбились» зэки или нет, тем более что отрядный в командировке. Ещё спустя несколько минут кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваю голову – Клык. Взгляд напряжённый, словно о чём-то хочет предупредить.

– Клим, там с тобой Туз хочет потолковать, – негромко говорит он.

Что ж, мы не гордые, можно и потолковать. Легко спрыгиваю вниз, ступни в вязаных носках – спасибо Варе за передачку, – по холодному полу, не торопясь – надо же соблюдать видимость достоинства, – двигаюсь в сторону угла, где тусуются блатари в дрожащем свете керосиновой лампы. Подхожу, присаживаюсь на освобождённое место напротив Туза, подгибаю под себя ноги, чтобы не морозить ступни. Тот, попыхивая цигаркой, какое-то время молча, с прищуром, смотрит на меня. Я взгляд не отвожу. Остальные смотрят на нас – кто кого. Наконец игра в гляделки заканчивается с ничейным результатом, и Туз, передав свой бычок Сапогу, который тут же жадно затягивается, протягивает мне сухарь и банку рыбных консервов, где ещё осталось немного содержимого:

– Угостись.

– Благодарствую.

Принимаю банку и не торопясь подчищаю её сухарём. Хочется вылизать жестянку до блеска, но вынужден поддерживать реноме. Практически пустую банку у меня забирает Клык.

– Ты, я слышал, на воле один четверых отметелил, отчего и на нары загремел. Было такое? – спрашивает Туз.

– Было, – соглашаюсь. – Только один из четверых был бабой, правда, боевой оказалась, чуть глаза не выцарапала. И его приложил как следует, не люблю, когда среди своих крысы заводятся, – теперь уже кивок на Сапога, который чуть не давится последней затяжкой.

Это уже наезд, причем серьёзный. За крысятничество из блатных могут и в «машки» определить. Сапог бледнеет и пытается что-то провякать, мол, разреши, старшой, я эту падлу на ремни порежу… Ага, попробуй, шелупонь подзаборная, резалка ещё не выросла. Вслух не говорю, но мой насмешливый взгляд объясняет многое.

– Никшни, Сапог, – негромко, но значимо одёргивает пахан, даже не поворачивая головы в его сторону. – А ты, Клим, я смотрю, тёртый калач, даром что не из блатных. Картинок на тебе нет, погремухи тоже… Не хочешь погремухой обзавестись?

– Да меня и моё имя вполне устраивает, – жму плечами.

– Ты на воле работягой был, – продолжает Туз. – Здесь тоже работаешь. Из мужиков, значит. Не хочешь стать у меня быком?

Бык – это вроде как телохранитель, вспоминаю я.

– Хавчик обеспечим, от работы отмажем, – по-своему понимает мою заминку Туз.

Ну, с хавчиком ещё понятно, может, он, как «законник», теперь на каком-нибудь негласном довольствии. А вот как собирается от работы отмазывать – непонятно. Начотряда его самого скорее в карцер снова отправит, нежели Туз меня отмажет. Да и нравится мне моя работа, как ни странно это звучит. Вернее, люди, с которыми я там общаюсь. Тот же Олег Волков или отец Илларион… Представил себя в роли быка при воре, и как-то стало совсем муторно на душе.

– Наверное, всё же откажусь от такой чести, – говорю, глядя Тузу в глаза.

Буквально осязаю, как мгновенно наэлектризовывается атмосфера на этих нескольких квадратных метрах, только что искры не проскакивают. Начнут метелить? Может, и отобьюсь, а может, и нет. Но свою жизнь продам дорого. На всякий случай периферийным зрением отмечаю, где лежит ложка-заточка.

– Смотри, Клим, Туз два раза не предлагает, – всё так же размеренно говорит урка.

Говорит без малейшей угрозы в голосе, но все всё прекрасно понимают. И я в том числе.

– Благодарствую за угощение, – говорю и поднимаюсь. – Вопросы ещё есть? Тогда пойду вздремну.

Разворачиваюсь и двигаюсь к своей шконке. Сердце бешено бухает, готовое выскочить из груди, но я не оборачиваюсь. Надеюсь, в случае чего моё шестое чувство мне не изменит.

До нар добираюсь под гробовое молчание всего барака. Не иначе, к нашему тихому разговору все прислушивались. Запрыгиваю, накрываюсь ветошью, по недоразумению называющейся одеялом, поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Что-то мне подсказывает, что этой ночью обойдётся без происшествий.

На Ближней даче новогоднего настроения почти не ощущалось, несмотря на дату – 31 декабря. Разве что в зале, в самом дальнем углу стояла небольшая ёлочка, заботливо украшенная лично Поскрёбышевым, которого Хозяин на два дня отпустил в Москву встретить Новый год в кругу семьи.

Иосиф Виссарионович за завтраком в своём кабинете читал свежую прессу. Молодая Советская страна крепла, индустриализация развивалась семимильными шагами. Есть чем гордиться. Днепрогэс уже несколько лет как даёт стране электроэнергию, по Беломорско-Балтийскому каналу курсируют пароходы, с конвейера Горьковского автомобильного завода сходят автомобили… Ещё бы всякая троцкистская шваль под ногами не путалась, и было бы вообще замечательно. Да ещё этому Гитлеру спокойно не сидится, зарится на Европу, а там, глядишь, и в СССР сунется. Вот бы поговорить с этим путешественником во времени, но он почему-то так и не вышел на связь, хотя статья в «Правде» была опубликована почти два месяца назад. А он мог бы рассказать, что ждёт нашу страну в ближайшие годы, будет ли война с немцами. Все эти документы с допросов наверняка лежат в сейфе у Ежова, равно как и вещественные доказательства из будущего. Если, конечно, всё это не величайшая мистификация. Но кто бы посмел разыгрывать его, человека, шутить в присутствии которого побаиваются даже приближённые к нему лица?!

Либо это просто умалишённый!

Эх, всё же жаль, что никак не удаётся подобраться к сейфу Ежова. Это как в русской сказке об игле с Кощеевой смертью, которая запрятана в яйцо, яйцо в утке, а утка в зайце. Чтобы добраться до сейфа, нужно проникнуть сначала в здание Наркомата внутренних дел, а затем через приёмную в кабинет Ежова. И везде охрана. Не устраивать же перестрелку, в самом деле.

А под наркома понемногу копают. Компромата и так уже немало, достаточно вменить превышение власти. Народ, как докладывает Власик, давненько ропщет, недовольный методами Ежова. Отправить его следом за Ягодой, а на его место поставить Лаврентия. Тот в Армении хорошо постарался этой осенью вместе с Маленковым и Микояном, проводя чистку в местных партийных рядах.

За окном послышался шум мотора. По заснеженной аллее на территорию дачи въехал чёрный ЗиС-101, остановившись у парадного входа дачи. Из автомобиля сначала выбрались Власик и молодой человек в тёмном пальто, затем выпрыгнула девочка лет десяти. Увидев их, Сталин улыбнулся в усы. Виделись они редко, поэтому каждый приезд Василия и Светланы был для него небольшим праздником. Сын и дочь постоянно жили на даче в Зубалове под присмотром экономки и охраны. Когда-то и он там жил, но после самоубийства жены бывать в Зубалове практически перестал, предпочитая Ближнюю дачу рядом с Кунцевом.