Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы

Ответ Муралова ему не понравился, и он раздраженно крутнул ручку индуктора, дав отбой. Тоже мне Иисусик, не может он без достаточных оснований начинать карательные операции. Мол, демобилизованные красноармейцы просто пар выпускают, из тех, кто призывался в отошедших к белым губерниях. Ехать им некуда, здесь землю получить не светит, местным и то не хватает, вот и бузят… А начни их разгонять, они сорганизуются, и вот тогда действительно беспорядков не избежать! Идиот, забыл, с чего семнадцатый год начинался…

По второму телефону Агранов говорил с курировавшим фронтовые особые отделы и Наркомат иностранных дел Петерсом. Этот вроде был абсолютно надежен.

– Яков Христофорович (откуда, интересно, у чистокровного латыша такое имя-отчество?), я знаю, у тебя есть свои, лично тебе подчиненные конвойные части. Не пора их ввести в дело? – Он вкратце пересказал коллеге смысл разговора с Мураловым, которого Петерс сильно недолюбливал.

Удовлетворившись обещанием привести в полную боевую готовность пять укомплектованных и вооруженных рот, Агранов стал накручивать ручку очередного аппарата.

Чрезвычайная активность, которую развернул в этот туманный и тревожный ноябрьский день именно он, а не председатель ГПУ Менжинский, объяснялась просто. Всю свою ставку Яков Саулович сделал на Троцкого, был наиболее последовательным исполнителем и координатором «октябрьского переворота», и в случае победы оппозиции рассчитывать ему было не на что. Кроме как бежать в Белую Россию…

Он начал складывать бумаги в папку. Через десять минут совещание у Менжинского. Наверняка такое же бессмысленное, как два предыдущих… И вдруг в голове Агранова что-то начало проясняться. А не прав ли, на самом деле, профессор Удолин? Буквально до нынешнего момента Яков не воспринимал всерьез его слишком заумные, шаманистые высказывания… Заставил себя поверить, что повредился в уме старик от пьянства и одиночества. Или просто цену себе набивал, наподобие всех прочих оракулов, чьи предсказания обретают смысл только задним числом. Словно затмение нашло, в самом деле. Или… Или напустили на него это затмение, что ли?

Вчера под вечер, когда от сомнений и противоречивых сведений шла кругом голова и курить уже было невмоготу, Агранов вдруг решительно отодвинул бумаги, вызвал автомобиль и приказал водителю ехать, не слишком спеша, по Владимирке в сторону Измайлова.

После того как профессора, мистика и ясновидца, похитил из хорошо охраняемого дома, точнее, маленькой надежной индивидуальной тюрьмы странный полковник Шульгин и после того как, перевербовав самого Агранова с непонятной до сих пор целью, вновь исчез, предоставив их обоих своей дальнейшей судьбе, Агранов переселил Константина Васильевича в укромную сторожку на лесном кордоне. Здесь Удолин уже не считал себя заключенным, тем более бежать ему было некуда и незачем, он просто жил вдали от городской суеты и опасностей переходного периода на попечении пожилого егеря. Они коротали время в прогулках по лесу, долгих неспешных разговорах о природе и звериных повадках, профессор от скуки писал длинные, не совсем понятные даже ему самому трактаты о дзен-буддизме, а ненастными вечерами у русской печи со стаканом самогона в одной руке и козьей ножкой в другой разъяснял собеседнику разницу между гвельфами и гибеллинами. И каждый находил в этом свое удовольствие и интерес.

Агранов, как всегда, привез профессору большой пакет с деликатесами и несколько заказанных им книг. Из вежливости поговорили минут двадцать об обычных при встрече столичного жителя с провинциалом вещах, как-то: о последних декретах власти, о ценах на хлеб и ливерную колбасу в системе свободной торговли, о слухах насчет предстоящей отмены «сухого закона» и о том, что в театре Вахтангова готовится какая-то невероятно новая постановка… Затем егерь деликатно прокашлялся после третьей рюмочки чистого медицинского и, закинув на плечо ремень старой берданки, отправился пройтись по участку, посмотреть, не рубят ли окончательно потерявшие стыд и страх перовские мужики мачтовые сосны.

– Что значит привычка, – кивнул ему вслед Удолин, – вся жизнь в тартарары укатилась, а ему сосны… – И, не меняя интонации, обратился к чекисту: – А на сей раз что привело тебя в мою скудную обитель? Проверить, не сбежал ли я в Белую Россию, или опять появились сложности в твоих жандармских делах? Однако тут-то у тебя вроде все более чем в порядке, насколько мне известно.

– Второе, Константин Васильевич, как это ни прискорбно. Я и сам считал, что теперь тревожиться почти что и не о чем, за исключением самых обычных практических вопросов, а вот нет… И снова тайны и интриги такого рода, что без вас и разобраться затруднительно…

Агранов, один из наиболее могущественных людей советского режима, имевший право и возможности арестовать и без суда расстрелять любого находящегося на территории республики человека, независимо от его подданства и социального положения, за исключением, может быть, двух-трех десятков представителей высшей номенклатуры и членов ЦК, в присутствии профессора всегда чувствовал себя первокурсником, да еще и не слишком успевающим. Он верил и неоднократно имел возможность убедиться, что вздорный, неряшливого вида и склонный к малопонятным умствованиям старик обладает потусторонними способностями вплоть до непосредственного общения с так называемыми «воображаемыми мирами», откуда и получает сведения о прошлом и будущем.

Доведенный до отчаяния неспособностью самостоятельно найти ответ на странные, не имеющие логического объяснения события последних дней, Агранов стал излагать сомнительной с политической точки зрения личности такие сведения, за разглашение которых любой другой подлежал бы немедленному заточению в самой глухой камере внутренней тюрьмы. С последующим расстрелом, разумеется.

Как водится, Удолин выслушал его внимательно и молча, только задал в самом конце несколько уточняющих вопросов. Поскреб пятерней длинные седоватые волосы.

– Сиди здесь. Я пойду к себе, немного думать буду. Только без меня больше не пей…

Зная, что размышления профессора могут продлиться и час, и больше, Агранов накинул шинель и вышел во двор. Здесь было темно. Не по-городскому, а глухо, безнадежно, будто в подземелье. Новолуние, да еще и небо затянуто плотными тучами. Как там, интересно, егерь Петр Лукич ухитряется ходить по лесу, выслеживать порубщиков? А может, и не ходит вовсе, а только вид сделал, сам же забился в кособокую баньку позади сеновала, да и потягивает там свой самогон в одиночку…

Агранов на всякий случай расстегнул коробку «маузера», попробовал, легко ли взводится курок. Хотя как раз тут бояться вроде и нечего. Остро захотелось больше не возвращаться в Москву, отсидеться, пока обстановка не прояснится.