Мария Дахвана Хэдли - Магония

Милект свиристит у меня в груди. Учись. Пой с ним вместе. Это твое предназначение.

– Нет, – говорю я. Меня раздражает его настойчивость, равно как и возникшее у меня странное желание его послушаться.

Похоже, в Магонии пение имеет особое значение. Мне кажется – нет, я знаю точно – что песня способна творить.

Мне не терпится самой попробовать петь, но при одной мысли об этом я начинаю страшно волноваться. Это чувство сложно описать.

То же самое я испытывала в подвале с Джейсоном .

Дай перестал петь и наблюдает за мной с гримасой на лице. Из его груди доносится трель.

– Нет, – отрывисто говорит он, ударяя себя кулаком в грудь. – Не время. Она еще не готова. – Его птица умолкает, а он взбирается по снастям, наматывая на руки веревки. Экипаж стоит по стойке смирно. Дай снова начинает петь. Рассыпанные по небу звезды перемигиваются, будто это он пробудил их и привел в движение.

Некоторые из них гораздо ярче остальных. Они особенно отчетливо выделяются на черном небе.

Я начинаю считать. Шестнадцать. Они горят так ярко, точно это не звезды, а свечи.

С верхушки мачты раздаются голоса маленьких желтых птиц, и тут моя птица тоже начинает петь у меня в груди, дополняя песню Дая собственными нотами.

Внезапно я понимаю, что мы с ним должны петь вместе. Я едва сдерживаю себя, но почему же мне так хочется петь?

Это просто смешно. Какая из меня певица?

Что-то рождается из смешения их голосов – песня, которая заставляет воздух вокруг нас с Даем колебаться.

Кто он такой?

Я не знаю, но внутри у меня все замирает, и в следующий миг в небе, изогнувшись дугой, появляется северное сияние, которое затем волнами расходится в ночной темноте.

Все эти цвета пестрым полотном ложатся на корабль. Я перевожу взгляд на Дая: он сияет, озаренный их переливчатым светом.

Закинув голову, он поет прямо в небо, и моя грудная клетка трясется в ответ.

Моя птица запевает снова, и к цветам северного сияния добавляется бледно-голубой.

Дай с поразительной легкостью карабкается вверх по мачте. С неба сыплется фиолетовая пыль. Падая, она тускло искрится.

У меня нет слов. Заль нежно смотрит на меня, прижав руку к моей груди.

– С днем рождения, Аза, – объявляет Дай с верхнего рея и склоняет голову.

– С днем рождения, Аза, – вторит ему экипаж, и все они тоже склоняют головы.

– С днем рождения, Аза, – говорит Заль с улыбкой.

Это тот день рождения, до которого я не должна была дожить. Я должна была умереть, но я жива. Я должна была остаться на земле, но я тут. Неожиданно для себя я издаю протяжный вопль отчаяния, и из глубин корабля кто-то глухо стонет в ответ. Нервно переминаясь с ноги на ногу, члены экипажа оглядываются по сторонам, но в этот момент я закрываю рот рукой.

Мне следовало бы проявить уважение, быть вежливой и благодарной. Но я на летающем корабле, меня похитили из дома, и, судя по всему, все, кого я люблю, считают, что я мертва.

Быстро перебрав в памяти все, что произошло в последнее время, я прихожу к выводу, что события, в подлинности которых я точно уверена, заканчиваются на эпизоде с шоколадными эклерами в кухне. Я помню видеозапись серебристого гигантского кальмара, кругами поднимавшегося со дна океана. Я помню, как мы с Джейсоном почти…

И – бац! – вот она, черта между реальностью и вымыслом. Я резко поворачиваюсь лицом к капитану.

– Вы сказали, что меня похоронят в день моего рождения. Если я здесь, кого же тогда погребает моя семья? – ору я.

– Достаточно! – кричит Заль, прямо мне в лицо. Но я уже не способна себя контролировать.

– Нет! Верните меня домой!

– Я предупреждал, что так будет, – говорит Дай, спускаясь с мачты. – Она поломанная.

Заль цепенеет.

– Это не так. Аза сильная, ей даже Дыхание не причинило вреда. – Она расправляет плечи и пристально смотрит на меня.

А потом начинает смеяться. Именно такой громкий, раскатистый смех всегда жутко раздражает в кинотеатре.

– Ты дочь своей матери, пусть даже росла ты среди утопленников, – говорит она. – Я бы тоже никому не поверила на слово – ни чужим, ни даже друзьям. Я покажу тебе, дочь моя, и тогда ты поверишь. Ты поймешь, в чем твое предназначение.

Вот так мы и решили пролететь над кладбищем, где должны проходить мои похороны.

– В Магонии, когда ты умрешь, тебя проводят, как героя, – объявляет Заль. – Их похороны не идут ни в какое сравнение с нашими.

Она дает мне медную подзорную трубу с деревянными вставками, и через несколько секунд я уже смотрю на парковку у здания школы, но тут же снова поднимаю взгляд на нее.

– Можно подумать, что мои магонские похороны уже запланированы.

– Жизнь – это риск, Аза, – резко говорит она. – Герои умирают молодыми. Разве ты предпочла бы не быть героем? Здесь в твою честь все небо озарится пламенем. Наши похороны – это их закаты.

Ясно. Какое утешительное известие. (Какие здесь все ненормальные!)

Но вот из здания школы начинают выходить люди, одетые во все черное. У меня учащается

дыхание. Я спокойнаспокойнаспокойна, я совершенно спокойна.

Толпа расступается, чтобы пропустить высокого парня в костюме аллигатора.

И тут я теряю спокойствие. Я произношу его имя, один раз совсем тихо, потом громче: «Джейсон».

Даже отсюда я вижу, что Джейсон Кервин, как и я сама, только делает вид, что у него все в порядке. Голову аллигатора он держит в руке, и в подзорную трубу я вижу его потрескавшиеся, покусанные губы.

Я вижу его покрасневшие глаза. Он выглядит так, будто на него напали. Он выглядит поверженным. В этот момент из глубин корабля снова раздается жалобный стон. Похоже, это крик какой-то птицы. Я смотрю на Заль, но она не обращает на него никакого внимания – как и все остальные члены экипажа.

– Видите? – тихо говорит Дай капитану. – У нее там утопленник, это по нему она плакала, когда попала на борт. Может быть, он ее этологидеон, а не я.

– Он всего-навсего утопленник, – усмехается капитан. – С таким ее не может ничего связывать. Крылатые – и те благороднее.

Не знаю, что значит слово, которое произнес Дай, но это и не важно.

Я наблюдаю за своей собственной похоронной процессией.

Школьники и учителя выезжают с парковки вслед за машиной Джейсона. Они дают серию гудков. Тут я понимаю, что с подачи Джейсона они передают мне послание. Кое-что я разбираю – не все, но достаточно, чтобы понять его общий смысл.

Дай все еще бормочет что-то себе под нос, осуждая выступившие у меня на глазах слезы, но остальные благоразумно молчат. Только таинственная птица продолжает завывать.