Олег Касаткин - Да здравствует Государь!

— Вы та, которая была дорога моему императору! — отчеканил Кауфман.

— Можете называть это так, если вам угодно… («Дорога?» Двадцать тысяч рублей положенных на ее имя Вдовствующей императрицей и в самом деле — хорошая цена!)

— Я соблазненная и брошенная женщина — и мать незаконнорожденного ребенка… («Бедная моя Аглаша — ты вырастишь — и как я тебе объясню, почему у других девочек есть папа а у тебя — нет?») Оттого я собственно и оказалась… вместе с госпожой фон Мес… и другими. Даже если мой… муж лгал и брак законен — тем хуже для меня: ибо я в таком случае еще и неверная жена, которой при разводе полагается семь лет покаяния до нового замужества.

— Вы — жертва мерзавца растоптавшего вашу любовь! — воскликнул он. Вероника Антоновна — доверьтесь мне — и все решиться. У вас будет муж — муж перед Богом и людьми а у вашей дочери — отец!

— Вас назначают в Святейший Синод? — не сдержалась она чтоб не уколоть собеседника.

— Нет — он ничуть не обиделся — но смею думать мое слово что-то значит для господина Победоносцева — который хоть уже и не глава Синода но имеет там немалый вес. Вероника — решайтесь…

Она смотрела на этого не по-немецки темноволосого красавца-мужчину в расцвете лет — как ей было известно — предмет тайных воздыханий многих дам познатнее её да и побогаче. Стоит ей сказать только слово и…

И ей придется ложиться с ним в постель и подчиняться его желанию — месяц, год, всю жизнь… Рожать ему детей. Терпеть его капризы и лишь смиренно опускать глаза в ответ на грубость… И молчать если он попрекнет ее прошлым — ибо нечего возразить. Но… — вдруг зашептал тихий вкрадчивый голосок — разве ты одна такая в мире? Сколько девиц выходят замуж сосватанные матушками-тетушками за тех, кого иногда толком и не видели? И живут долго и счастливо. Вот ты вышла замуж по большой любви — как оно — славно получилось?

А еще вспомнился — как будто вчера — последний день перед отъездом в Петербург. За окном — прибитая первым снегом ржаво-бурая листва поздней осени… В мезонине звенит беспорядочным перебором струн гитара… Гитара цыганская — мамина, а вот играет отец — выпив с горя.

Сама же Аглая Гурьевна молча глядя исподлобья следила за тем, как Вероника собирала вещи…

— Был бы кто другой — прокляла! — вдруг хрипло выдала мать. Потаскухи да гулящие в моем роду случались — не без того. А вот продажных не было. Прабабка твоя пана знатного по мордасам кошелем с червонцами отходила который он ей за пазуху сунул. Дед твой — мой отец — купца венгерского мало на нож не насадил когда он меня в тринадцать лет купить хотел… Я отчего ведь простила тебя, пустоголовую: любила ты этого своего Амнеподиста — шута горохового. А от любви, известно, ума решаются — и люди тебя куда побашковитее! Но… здесь дело другое — это царь русский. Царь он от Бога… Не от цыганского — Дуввеля или еще какого — от Бога Живого… Царь русский нас когда-то вольными людьми сделал — а в Валахии еще при моем отце рома рабами были! Долг на всех людях нашей крови перед царями. Так что — не осрами! Может и будет еще с тебя толк — во дворцах тоже люди живут… — непонятно закончила она и вдруг крепко расцеловала — перекрестив.

— Вероника…

— Да… — коротко бросила она шагая как с обрыва в омут.

— Вы хотите сказать… — даже пошатнулся Кауфман.

— Да — Александр Александрович… — ее душили слезы но она изо всех сил старалась не подавать виду.

Она хотела было добавить что то вроде — «Я не обещаю вас любить, но буду вам верна…» Но тут перед внутренним взором ее снова возникли грозные очи матушки:.

«В ноги падай, дура — и благодари!»

— Я… постараюсь чтобы вы не пожалели о своем выборе! — вместо этого произнесла она.

А сейчас — простите — но я хочу побыть одна…

…Вероника не помнила как вернулась в свои покои.

Она пыталась ни о чем не думать, но мысли как назло переполняли ее — так что ощущалась боль в висках. Присев на узкую — по одному когда то установленному для фрейлин двора образцу «девичью» кровать она тут же вскочила и принялась мерить шагами свою комнату. Она все пыталась успокоиться и подавить в себе новое вспыхнувшее чувство, название которому не могла дать.

Она прощалась.

Никогда больше…

Сейчас исчезали умирали ее мечты — в которых она не призналась бы никому — которые и от себя то таила…

Никогда больше…

…Его теплые руки на её плечах… Его дыхание рядом… Его ладонь на бедре…

Мечты быть с Ним — любовницей, фавориткой, женщиной с которой удовлетворяют томление в чреслах — но быть С НИМ — и плевать о чем говорят за спиной.

— Только бы Ты всегда был рядом…

Дети — его дети которые у неё могли быть — как есть дети от балерин и купчих у его дядьев…

Никогда больше…

— Будь счастлив, мой царь! — прошептала она и разрыдалась.

— Ваше императорское величество, — прошу вас подписать…

Георгий слегка опешил — неужели отставка? И кто — Кауфман!

Однако виду не подал и принялся изучать рапорт словно забыв о вытянувшемся перед ним генерале.

Так — рапорт о разрешение вступить в брак…

— Извините — Александр Александрович — но почему я? Обычно такое разрешение дает полковой командир.

Но… Государь — вы мой непосредственный начальник…

— Боже мой! — рассмеялся Георгий (вот лыко в строку — вчера как раз изучал проект новой редакции армейского устава). Вот от вас уж не ожидал такого упущения! В воинском отношении ваш начальник — насколько я понимаю командир лейб-конвоя — господин Шереметьев…

— Никак нет Ваше Императорское Величество. Личная охрана императора коей имею честь заведовать, не входит в лейб-конвой.

— Разве?

— Так точно — не входит.

— А кто ее непосредственный начальник в таком случае?

— Прошу прощения — ее начальник я. По команде выше меня нет должностного лица — кроме Вас. И подписать рапорт самому себе я не имею возможности как по форме так и по здравому рассуждению…

— Ну да — вспомнил Георгий — Черевин тоже свои семейные дела и прочие дела улаживал через отца.

— Ну-с… — и кто же ваша избранница — Александр Александрович?

И напрягся — лицо Кауфман вдруг стало каким то по особенному неподвижным и напряженным…

Черт — неужто это какая-нибудь балерина или дочь — а то и не приведи Боже — вдова купца первой гильдии?

— Прошу меня простить если случайно вызвал ваше недовольство, но я хочу вступить в брак с госпожой Вероникой Романовной Антоновой.

Георгий молча переваривал услышанное — и что то в выражении глаз начальника охраны подсказало ему что на этот раз уже его лицо не вызывает восторга у подчиненного.

А затем в голову сам собой пришел ответ — Кауфман как доносили (всегда есть желающие «довести до сведения») несколько раз жаловался на усталость и расстроенные нервы. Быть может он просто хочет таким способом уйти с оказавшейся столь тяжелой службы не показав слабости? Нет — вздор — не тот человек генерал…