Виктор Тюрин - Хочешь выжить – стреляй первым [litres]

– Выспался?

– Как я здесь оказался?

– Так ты ничего не помнишь, Джон Непомнящий Родства. И то, что…

– Кто ты и почему так меня называешь? – перебил я его.

Тот сел на кровати, подобрав под себя ноги, затем потер переносицу пальцем, наверно, он так всегда делал, когда ему требовалось подумать.

– Тебя так прозвали люди, потому что ты ничего не помнишь и никого не узнаешь, а меня зовут Сэм Морган, – после чего, с еле заметной запинкой, добавил: – Я вор.

– За что я здесь?

– Как я слышал, ты находишься под следствием, так как тебя задержали непосредственно на месте преступления. Статья у тебя тяжелая, Джон. Убийство при отягчающих обстоятельствах. Пока ты был… не в себе, тебе не предъявляли никаких обвинений, но теперь… – и вор сделал многозначительную паузу. – Труп со следами пыток есть, а убийц не могут найти, поэтому для следователя ты тот самый человек, на которого можно будет повесить дело. Он обязательно попытается выбить из тебя признание. Так что все теперь зависит от тебя.

Я задумался над своим положением, при этом мысленно перебирая свои отрывочные воспоминания раз за разом, в поисках каких-то особых деталей, но их было настолько мало, что я снова обратился за помощью к Моргану.

– Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.

Тот отрицательно покачал головой и сказал:

– Извини, парень. Все, что знал, я тебе уже рассказал.

Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, которые остались у меня в памяти. Морган некоторое время думал, а потом тихо сказал:

– Знаешь, Джон, никому другому я бы и полсловечка не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что… Самого Доббинса я немного знал. Он занимался продажей краденого. Вот через это дело я на него и вышел. Ну и понятное дело, поинтересовался у своих, что он за человек, и мне осторожно намекнули, что лучше с ним не связываться. Оказалось, что он еще был наводчиком в одной шайке. Верховодит в ней Кокни Уорд. Как мне сказали, ему что палку настругать, что человека – все едино. Того маленького, про которого ты мне сказал, с глазами-пуговками и безгубым ртом зовут Том Маисовая Лепешка. Он их любит до безумия. Третий из их шайки – Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки, даже когда со шлюхами балуется.

Неожиданное возвращение памяти и речи очень обрадовало моего следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя временная потеря памяти – не что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе методики его допросов лежали удары дубинкой. В четвертый раз было все по-другому, и вместо обычных выражений типа «ты мне все, подлец и подонок, расскажешь, а иначе я тебя…» и злобы в глазах он недовольно и устало посмотрел на меня, а потом ткнул пальцем в бумагу, лежащую перед ним на столе. Это было постановление о моем освобождении.

– Тебе повезло, висельник! Считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс очнулась и дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а ее один из бандитов ударил в лицо. Я беседовал с ней дважды, и оба раза она рассказывала мне одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. При этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. На этот раз ты вывернулся, но при этом запомни: я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! На этом все. Если грамотный, читай постановление, а затем подписывай! Если нет…

– Грамотный.

Следователь только зло усмехнулся, а после, молча, наблюдал, как я ставил свою подпись.

– Я могу идти?

– Пошел вон отсюда, грязный ублюдок!

Бригадир даже не понял, когда с обычным по виду грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он сейчас чувствовал, так это капли холодного пота, стекающие по его спине. Обрывки мыслей, метавшиеся в его голове, были многократно повторяемы эхом страха, который заполнил его всего целиком. Он видел, как губы этого страшного человека шевелились, но понять смысла слов не мог, так как его как личности в этот миг не было, в его голове, заполнивший ее целиком, клубился один только страх. Всепоглощающий, холодный и липкий страх.

Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей, чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни. Проходит немного времени, и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, я видел молодую листву, нежащуюся под лучами весеннего солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Все то, чего был лишен в тюрьме, сейчас я впитывал в себя, со всей силой души и сердца наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока у меня неожиданно под ногами не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановившись, я обнаружил под ногами, посреди улицы, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту рассматривал ее, пытаясь понять, как она сюда попала, но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивляться тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому, то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак.

Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина, шедший мне навстречу, с грубым лицом и в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкал перед собой тележку с дровами, две женщины среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обошли меня, бросив при этом на меня удивленные взгляды. Дескать, что этот бродяга стоит посреди улицы? Но уже в следующее мгновенье забыли обо мне, продолжив свой разговор о какой-то Мэри и ее новом платье. Из калитки соседнего дома вышел мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест-накрест. Тяжелые, разбитые башмаки были ему также явно велики. Скользнув по мне взглядом, он пошел вдоль улицы. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли.