Андрей Валентинов - Аргентина: роман-эпопея. Кн. 2. Крабат

Двое входят в огромное фойе, почти пустое в этот вечерний час. Девушка сразу же устремляется к зеркалу. Капюшон сброшен. Расческа... помада... Молодой человек терпеливо ждет, переминаясь с ноги на ногу. Наконец порядок наведен, зеркало за спиной, можно возвращаться.

— Добрый день! Ой, добрый вечер! Вы не подскажите, где здесь можно умыться? А то мы колесо меняли, меняли...

Девочка лет десяти. Мятое платьице, светлые волосы в беспорядке. Руки прячет за спиной, на лице — полосы, словно у зебры. Тут чисто, а тут совсем даже наоборот.

— Колесо? — Баронесса Ингрид фон Ашберг смотрит понимающе. — Сами меняли, фройляйн?

Девочка гордо расправляет плечи:

— Конечно, сама! Ну, Кай... То есть папа немного помогал. А грязь — это из-за домкрата. Там земля очень мягкая...

Баронесса кивает. Знакомо!

— Сейчас будем приводить вас в порядок, фройляйн. У меня, кстати, руки тоже в растворителе, мыло не помешает...

И тоже прячет ладони за спиной.

— Я — Ингрид.

— А я — Гертруда.

6

Лицо портье расплывалось, тонуло в мягкой податливой трясине из звуков и переливов света. Где-то далеко, на самом краешке сознания, спорили два голоса, две мелодии. «Сеньорита, коснись устами, прежде чем я с тобой расстанусь...» — молил один. «...И ждать тебя я буду здесь, на этом берегу», — негромко отзывался другой.

— У вас великолепная комната с видом на Северную стену, герр Шадов. Вашей дочери понравится, — совсем не к месту присовокупил портье.

Мужчина кивнул всем троим, соглашаясь, сжал пальцами белые бланки, которые еще требовалось заполнить, оглянулся. Столик сзади, рядом с ним огромный диван черной кожи, наверняка мягкий и удобный, не диван — перина...

Марек резко выдохнул, приказав себе: «Не спать!», и принялся без особого успеха вспоминать, в каком кармане у него авторучка. Как не позавидовать Герде, успевшей вздремнуть прямо на переднем сиденье? Уже и убежать умудрилась — мыться надумала. А у него сил хватило как раз до швейцара. Поздоровался, спросил, где регистрация, вошел...

Диван с негромким плеском толкнул в спину, оборачиваясь бездонным болотом, и Марек, устав сопротивляться, прикрыл веки. Ничего, Герда разбудит. Нет, не быть ему солдатом! Всего-то один бой, и патроны в обойме остались.

— Крабат!.. Кра-а-абат!.. — привычно позвала темнота.

В ответ он беззвучно шевельнул губами:

— Опять на мельницу в Шварцкольм? Надоели! Доктора Фрейда на вас нет!..

— Здесь нет и мельницы, Метеор, — темнота явно удивилась. — Буду ждать тебя на самом темечке Огра.

Настало время удивляться ему. Голос был незнакомый, женский. И кроме того...

— Метеор, фройляйн — это небесный камень. Совсем не по адресу.

Тьма колыхнулась легким необидным смехом:

— В незапамятные времена упал с неба камень и раскололся. Изпод осколков выбрался Крабат и зашагал по земле...

Ясное, без единого облачка небо, красная черепица на крышах, сладкий запах лета... детства... памяти...

— Кай! Кай!.. Ой, ты что, заснул?

— Заснул, — легко согласился он.

Открыл глаза. Герда. Лицо чистое, в глазах — очередная шкода.

— Тут спрашивают, не нужен ли нам самолет. Я сказала, что нужен. Вдруг пригодится?

Теперь Марек Шадов проснулся уже окончательно. Черный диван сотворил чудо, впитав, словно губка, всю тяжесть прошедшего дня. Мир вернулся на место, четкий, правильный и скучный. Ни Крабата, ни Метеора, ни той, что будет ждать его на самом темечке.

— Ну, где твой самолет?

— Добрый вечер, господин Шадов!

Герда отошла в сторону, уступая место невысокому плечистому крепышу. Пиджак старый, потертый и явно перешитый, лицо странное — никакое, взглядом не уцепить. А вот улыбка приятная.

— Я — Роберт, пилот. Если захотите прокатиться, то обращайтесь в Северный корпус, меня там знают. «Ньюпор-Деляж-29», серийная модель 1925 года. Незабываемый полет над снежными вершинами Альп! Для любителей острых ощущений — прыжки с парашютом.

Оставалось поблагодарить, пожать пилоту руку и пообещать, что как только — так сразу. Роберт, проявив чуткость, этим и удовлетворился. Одарил еще одной улыбкой...

Исчез.

Марек взглянул выразительно. Девочка потупилась.

— Готовься, Герда! Прыжки с парашютом — дело серьезное. Для начала попробуем с балкона, у нас третий этаж. Обвяжу веревкой за ноги и...

— Согласна!

Мужчина понял, что педагогика бессильна. Достал авторучку, паспорт, кивнул в сторону стола.

— Бланк регистрации. Два экземпляра, без помарок, красивым почерком. Пять минут, время пошло!

***

Рюмочки выдали правильные, глиняные, в легкой изморози. К ним полагался небольшой поднос, тоже глиняный, неяркого черного блеска. Хинтерштойсер, совершив ловкий маневр между двумя габаритными посетителями, аккуратно приземлил его на столик.

— Проясняет разум и успокаивает нервы, — торжественно объявил он, присаживаясь и расстегивая куртку. — Помогает согреться...

— ...И подумать о смысле жизни, — покорно кивнула Ингрид фон Ашберг. — Андреас, может, хоть вы объясните, отчего я такая невезучая?

Шпион по прозвищу Лекс в баре не обнаружился. Вероятно, успел просочиться сквозь стену, пока баронесса возилась со встреченной в холле малолетней замарашкой. Убедившись в этом очевидном факте, Хинтерштойсер расстроился, но вовремя вспомнил о горьком венгерском ликере. Самое время проясниться и успокоиться. И согреться.

Баронесса пить не спешила. Достала сигареты, взглянула кисло.

— Только не говорите, что я красивая, замечательная и какая-то там еще. Мой американский кузен, о котором я вам уже все уши прожужжала, сравнил меня с зубной щеткой. Самое оно!

Хинтерштойсер собрался было возразить, опровергнуть на корню, но язык как-то сам собой повернулся, причем криво:

— Он вам очень нравится, да?

Если бы взгляд убивал... Андреас вжался в послушное кресло и притворился скальным выступом.

— Нет, не нравится, — голос девушки прозвучал на диво спокойно. — Наглый самоуверенный мужлан, типичный янки. Но раз вы спросили, Андреас... Как-то мы переночевали с ним на одной кровати. Нет, ничего не было, он слева, справа я, а кровать размером с Потсдамскую площадь. Но я не могла заснуть. Есть в нем что-то сильное, настоящее... Никакого сравнения с теми напомаженными мерзавцами, что целуют ручки и тонко интересуются, когда я, наконец, получу наследство. Есть и другие. Им деньги не нужны, зато сама я плоха, только выстирать и выбросить. Ваш друг, этот святой Антониус... А, не хочу! Ну что, пьем?

Была горечь, был сигаретный дым, негромкая музыка, чужие голоса. И была грустная девушка в так и не успевшей высохнуть спортивной куртке.

***

— Андреас, могу я попросить вас о серьезной услуге? Спасибо... Дело вот в чем. Я не прощу себе, если стану спаивать вас. Вам и Антониусу идти на Эйгер, вы на войне. У меня ситуация другая, поэтому... Себе — только безалкогольное и что-нибудь на ужин. Мне — бутылку «Вильямса». Вы станете слушать и поддакивать, потом оттащите меня в номер и уложите на кровать. И забудете — словно ничего и не было. Согласны?