Андрей Валентинов - Аргентина: роман-эпопея. Кн. 2. Крабат

— Стену хоть взяли? — спросил он, когда основная повязка — на виске — заняла свое законное место.

Курц пожал плечами:

— Вроде бы. На гребень вышли, дальше — обрыв. Я сфотографировал, что мог, но там сплошной снег, боюсь, ничего не получится.

Генрих долго молчал, затем подсветил фонариком циферблат.

— Еще час, ребята. Точнее, пятьдесят семь минут. И — уматывайте. Аптечку и коньяк забирайте и валите на все три стороны — кроме западной.

Тони даже не обиделся — рассмеялся.

— Ночью? И по какой Стене спускаться велишь? По Южной? Или обратно, по Северной? Может, у тебя и пистолет есть? Тогда пристрели нас, Генрих, меньше мучиться будем.

Харрер взглянул странно.

— Кобура сбоку, у Андреаса как раз под рукой. Рядом с ракетницей.

Хинтерштойсер нащупал помянутое и только тогда удивился:

— Война, что ли? А-а... А мы за кого?

— Verdammte Scheisse! — ответил Генрих, — «категория шесть»

Свет фонаря погас. Может, палец Харрера случайно задел кнопку и к ней и примерз, а может, сидевший у входа испугался, что ему посмотрят в глаза.

***

— Всё накрылось, ребята! Моя Австрия, Швейцария, Геббельс, «эскадрилья». Обвал был, слышали? Всех снесло, и «гангстеров », и Райнера с Ангерером. Аминь парням, отмочалили! А, beschissen, грех говорить, но сами виноваты. Scheisse! Вздумали обколотыми, под наркотой, на Стену лезть, hall die Fresse!

— Не ругайся, Генрих, ты же не пруссак.

— Извини, Андреас. Допекло... Не это сейчас важно. Ниже, в полукилометре, если по Западному склону спускаться, лагерь разбили. Одиннадцать человек, я — двенадцатый. Трое, как и вы, горные стрелки, их не знаю. Остальных тоже не знаю — и знать не хочу, «эсэсы», scheiss drauf! Приказ простой: «эскадрилью» — вдруг кто выберется! — спасать, остальных к ногтю. Если Стена не Гиммлеру, то — никому! Траур тоже решено объявлять только по «гангстерам». Всех прочих здесь не было, ясно?

— Но мы тоже немцы!

— Кому ты это говоришь, Тони? Нет вас, ребята, дезертировали — и без вести пропали. Беда в том, что «эсэсы» каждые два часа караулом ходят, от своей палатки к моей, даже сейчас, когда ни зги не видно. Ночной дозор ублюдков, ganz plemplem! Я тоже дозор, но передовой. И тоже ублюдок, недавно заявление в СС написал. Гималаями поманили... Провожу вас немного, фонарь дам... Что еще могу?

— Можешь, Генрих. Если сраного Богемского Ефрейтора все-таки повесят за яйца...

— Не «если», Тони, а «когда».

— Верно! Спустись со своих Гималаев и расскажи, как все было.

— Я лучше сделаю, ребята. У тебя, Андреас, под ухом — фотоаппарат, между прочим, со вспышкой. А блокнот и карандаш у меня в кармане. Времени — двадцать минут. Поняли?

— То-они! Кто из нас хотел книжку написать? Генрих, включай фонарь!

***

Когда Генрих Харрер ушел в свои Гималаи, и они остались одни на узком каменном зубе между двумя пропастями, Курц, выключив дареный фонарь, поставил Хинтерштойсера на две подошвы, придержал за плечо.

— До утра, может, и дотерпим. А потом? Три стены, Северная отпадает. Куда идем?

Андреас, отогнав тьму, высветил знакомый контур неровной трапеции. Развернул, прокрутил перед глазами. Исчислил, взвесил — и нашел слишком легким.

...Мене, мене, текел, упарсин.

— И думать нечего, Тони. Вдвоем — никуда. Мне и километра не прогрести. Уходи один.

Курц взял друга за плечо, развернул — и врезал от всей души, до хруста в зубах.

— Давно хотелось, — пояснил. — И так каждый раз будет, если подобное услышу. Давай направление, fick dich! Может, по ребру Миттелледжи?

Побитый Андреас провел языком по десне.

Встряхнулся, поправил каску.

— Помочалим маршрутом 1927 года, между восточным и южным склонами. Японцы проблему решили — и мы попробуем. И учти, Тони, я тебе не рюкзак, сам буду грести, пока не свалюсь. А по роже ты еще получишь, когда спустимся.

Курц что-то ответил, но порыв ветра украл его слова. С низких туч вновь повалили холодные хлопья, укрывая белым саваном живых, мертвых и тех, кто собрался переступить черту, проходимую лишь однажды. Каменный гребень осиротел. Никого и ничего.

Горный стрелок Антониус Курц, альпинист «категории шесть», двадцати трех лет от роду.

Горный стрелок Андреас Хинтерштойсер, альпинист «категории шесть», тоже двадцати трех лет.

...Только нетронутый снег — и пустое небо.

3

Женщина, кивнув расторопному швейцару, ступила на гладкий мозаичный пол огромного, заполненного шумной толпой холла. Все вернулось на круги своя. «Гранд-отель», гигантское шестиэтажное здание на Рю Скриб, совсем рядом с Парижской оперой. Очень удобно, центр буквально в нескольких шагах, а главное — привычно. Тот же номер, те же газеты ранним утром, гренки с молоком на завтрак, полстакана «Dallas Dhu» перед сном.

Охрана другая, прежнюю так и не нашли. Разница невелика, что тот солдат, что этот. А еще — сигареты, но к ним она уже успела привыкнуть.

Ильза Веспер не спешила к лифту. Наверху в номере ждали очередные бумаги, очередные цифры, очень-очень много цифр. «Швейцарский зигзаг», как выразился усатенький Адди, стал полной неожиданностью, но «Структура» не подвела. Паника, еле заметная в Париже, но очень ощутимая в Провансе, тысячи беженцев, истерика на биржах, крушение сразу дюжины банков с безупречной репутацией... И новые отчеты об успехах. Можно гордиться — и она гордилась. Война — отец всему и царь. Булат прорубал дорогу злату.

Европейскому Призраку об этом уже не узнать. Старец ушел в край вечно цветущих глициний, оставив бессильное, бессмысленное тело, зачем-то еще подпитываемое безотказными лекарями. Циничный Адди намекнул, что похороны будут хорошо смотреться осенью, под листопад. Платаны, их яркие неповторимые краски... Пусть! Флаг не спущен, и дело в надежных руках.

Но сейчас женщине хотелось просто постоять среди суеты, прямо в сердце «Гранд-отеля», приглядеться, прислушаться к пульсу. Десятки людей, которых ей никогда не узнать, круговорот чужих судеб, лица, взгляды, обрывки фраз. Жизнь, как она есть — и какой ей быть вечно.

***

Париж оставался Парижем. Печатались афиши кабаре «Paradis Latin» («Эльза и Жожо. «Апаш» — танец смерти!»), Дом моды «Paul Karre» устроил новый показ, пообещав предъявить гостям наконец-то отловленную звезду подиума. Ушлые репортеры искали свежие сенсации. «Швейцарский зигзаг», став уже прошлым, не забылся пока, но и не слишком волновал. И в самом деле, что случилось? Гитлер сказал, что злодейское убийство рейхсминистра навеки вычеркнуло Швейцарию из числа цивилизованных стран, премьер Леон Блюм пообещал лично защитить каждого француза в бывшей Конфедерации, Дуче в очередной раз помянул славу римских легионов. Выразил протест новый Предсовнаркома СССР Влас Чубарь, сменивший сгинувшего невесть куда Молотова. Но кого в Европе интересует мнение Власа Чубаря?