Владимир Мельник - Оперативный простор [СИ]

– Ильич, а что самое трудное в поварской специальности– спросил я его, уплетая горячую кашу с тушенкой.

– Самое трудное, товарищ младший лейтенант, это когда готовишь на сотню, а приходит после боя кушать только десятеро. – со вздохом ответил престарелый кашевар.

Не знаю, почему врезался в память этот разговор. Наверное, потому что таких тыловиков больше не встречал. Все больше гниды потом попадались. Шум боя становился все сильней и сильней. Машина неожиданно остановилась, хлопнула дверь кабины. К заднему борту подошел Павловский.

– Дальше будем идти пешком. Вылезайте, мужики! – сказал Серега.

– Ну, пешком, так пешком! – потягиваясь сказал Зарубин. – Погнали, Вовчик!

Споро спрыгнув с машины я, Валера и остальные разведчики встали полукругом перед майором. Хоть это было и небезопасно — в любой момент могли накрыть. Уже по-осеннему рано смеркалось. Гул канонады из-за деревьев лесопосадки усилился и стал более отчетливым. Уже можно было различить отдельные выстрелы и очереди из крупнокалиберных пулеметов. Периодически, темнеющий юго-западный сегмент горизонта, освещали вспышки взрывов и мертвенно-белое свечение «люстр». Было видны и очереди из стрелкового оружия по полетам трассеров. Обычно на каждые три-четыре обыкновенных пээса идет трассирующий — для корректировки стрельбы. Да и вообще, иногда в ночном охранении, для острастки противника, либо чтобы не заснуть, да и от скуки, если слишком тихо, иногда прикольно пострелять «светлячками». Из темноты нас окликнули, раздались щелчки предохранителей. Серега пошел в темень посадки. Через пять минут он вернулся в сопровождении четырех людей в пятнистых бушлатах, черных «гондонках» и обутых в чулки от ОЗК, обвешанных оружием. Коротко поздоровались и двинулись на опорный пункт обороны. Как оказалось, здесь воевали ставрополисские десантники из 247-го десантно-штурмового полка. Выйдя из мрака деревьев, увидел панораму Ахтарской бухты. С запада была непроглядная темень Азовского моря, с которого дул пронизывающий влажный ветер. Опорняк находился на господствующей высоте. Неожиданно раздался протяжный свист, все моментально, можно сказать, инстинктивно упали в грязь. Ахнуло метрах в двадцати слева, но никто не торопился подыматься. Оно и правильно: лучше умыться грязью, чем своей кровью. Знаю, что ни для кого «не изобрел колесо», но эта старая солдатская мудрость спасла не одну жизнь. Грохот первого взрыва заглушил подлетный визг следующей мины. Я быстро переполз в воронку от крупного снаряда, там уже был Валерка и Серега.

– Прицельно бьют, сучары педерастические! – перекрикивая шум обстрела орал Серега. – Видать в ночники или тепловизоры засекли. Но на таком расстоянии...

– Ничего, щас полупят и успокоятся! – крикнул в ответ Зарубин.

– Скорее всего еб...ат надурняка! – вклинился я. – Еще пара залпов и успокоятся! Главное, чтоб ребят не положили. Они ж по ночам ссут от страха, вот и долбят куда ни попадя.

И действительно, раздалось еще с десяток взрывов и обстрел закончился. Все остались на своих местах — торопиться тут нельзя. Павловский из нашего укрытия окликнул своих бойцов — потерь нет. Ну и слава Богу! В тылу раздался басовитый гул, а над головами начали с шелестом пролетать «чемоданы с подарками» для пендосов. Видимо, наши засекли их минометную позицию и решили сходу накрыть. Но любоваться «делами рук бога войны» некогда — надо быстро перебежать в траншеи десантуры. А пока наши долбят квадрат, откуда предположительно лупили по нам, амерам будет не до нас. Перебежками с перекатами за несколько минут преодолели разделяющее пространство. И, плюхнувшись в лужи на дне траншеи, сели на корточки, упираясь в стену спиной, приводя дыхание в норму.

– Вот ведь, пиз....ки, только камок постирал! – со смехом сказал один из бойцов-разведчиков.

– Ничего, Волына, обсохнешь, подмоешься. Небось, щас тебе сидеть на жопе тепло и мягко! – под всеобщее гоготание весело крикнул Павловский.

– Да что вы, товарищ майор! И не в таких жопах бывал, вы ж знаете. – ответил Волына. – Зато пушкари им сейчас таких «ништяков» накидают, что и хоронить не придется. Эй, десантура, дай закурить!

– Держи, разведка! – сказал один из сопровождавших нас ДШБшников, протягивая пачку сигарет.

– Вот это прием! – почти с восторгом воскликнул Волына, доставая цыгарку. – Так может у вас еще и сто грамм найдется?!

– Сержант Волыневский, отставить! – строго сказал майор, отвешивая подзатыльник не в меру деятельному подчиненному, от чего все расхохотались.

– Товарищ майор, за что?! Я ж так, без задней мысли, только для сугрева и дезинфекции! – скорчив обиженную мину на чумазом лице, сказал сержант.

– Я тебя сейчас так продезинфицирую — зае...ся жопу латать. Все! Отставить смеху...ки и п.....дахаханьки! Давайте делом заниматься! Ведите на КП, мужики! – обратился Серега уже к десантникам.

Гуськом пошли по траншеям ходов сообщения, вслед за ДШБшником на командный пункт. Под подошвами ботинок звякали россыпи стреляных гильз перемешанных с песчаным грунтом. Видать здесь было жарковато, потому что иной раз нога увязала по щиколотку в горках золотистых латунных смертоносных цилиндров. Они оживали лишь на доли секунды, чтобы расстаться со своей головой и, либо подарить кому-то смерть, либо увязнуть в соленой почве кубанской земли. Только теперь я смог оглядеться вокруг. Несколько почти разрушенных частных домов бывших местных нуворишей стали сейчас оборонительными укреплениями. Точнее, больше не сами дома, а их подвалы. Там в относительной безопасности можно расположить, выражаясь научно, инфраструктуру десантно-штурмовой роты. Исходя из названия, они вроде должны наступать, штурмовать, а сидят в обороне. Но ребята не виноваты — такова обстановка. Зато я теперь вернулся на «боевые»! Знакомая смесь запахов моря, кордита, пороха, гари и дыма дешевых сигарет. Все как и в тот несчастный день гибели Оксаны. Америкосы изредка постреливали из пулеметов. Как-будто и не было несколько минут назад обстрелов. Ты, наверное, скучал по всему этому, Володя! Когда ты Здесь, то все время хочется домой. А когда спишь в теплой кровати, идешь по улице смело, не особо глядя под ноги, не боясь наступить на «растяжку» или не ожидая выстрела из-за угла. Когда не падаешь в грязь при свисте снаряда или минометки. Но руки спросонья пытаются нащупать автомат, а если идешь по улице без него, то чувствуешь себя голым. Или боишься, что можешь нечаянно «перегнуть палку» и покалечить, а то и убить гопников, которые с ножами в руках пытаются отобрать у тебя кошелек или мобильник. Вот тогда без всего Этого, что было сейчас передо мной, ты начинаешь выть с тоски — хочется вернуться. Сначала воешь, потом «садишься на стакан», а после начинаешь крушить все и всех подряд, пока либо в психушку не упекут, либо менты не застрелят при задержании. Да, пристрелят при задержании! Потому что тебя учили — в плен не сдаваться! Такое часто бывает у парней, которые остаются одни со своими мыслями о войне. Эх, что за времена-то у нас! Ведь сколько таких будет после всего Этого?! Днем ты — нормальный адекватный человек, а вечером и ночью — остаешься один на один с Воспоминаниями. До берега моря была добрая сотня метров нейтральной зоны, которая помимо того, что заминирована, еще и плотно простреливается как нашими, так и пендосами. У берега валялись обгоревшие остовы двух ЗИЛов-«стотридцаток». Земля вокруг останков машин перекопана воронками. Чуть ближе к нам стоял мертвым черным памятником танк «Оплот». Башня лежала метрах в десяти — видимо, боекомплект рванул. На полуобгоревшем фальшборте, успел разглядеть при свете «люстры», полузакопченый белый трезубец на фоне камуфлированной раскраски. Интересно, откуда он здесьНеужели еще остались какие-либо украинские частиА впрочем, какая нахрен разницаВолодя, тебе что, больше нечем мозги занятьДавай, шевели щупальцами! Быстро прошмыгнули в развалины некогда большого и богатого особняка. В подвале находился КП. Возле слухового окна, на сколоченном из патронных ящиков деревянном помосте стоял мужик в пятнистом бушлате и смотрел в бинокль. Поверх одежды на нем была натовская разрузка, на правом плече, почти параллельно земле, висел небрежно закинутый АКС. В дальнем углу прямо на полу сидел связист и что-то докладывал по рации, которая была закрыта броником. Возле дальней стенки вповалку спали люди на грудах тряпья. Сколько их — не было видно. Когда мы вошли, наблюдавший отвлекся, спустился к нам. В темноте подвала разглядеть лицо не удалось.