Владимир Мельник - Оперативный простор [СИ]

Молча усевшись, теперь можно разглядеть руководителя местных подпольщиков при свете импровизированной лампы. Это был среднего роста, упитанный молодой парень, лет тридцати пяти, с черной бородкой и косичкой засаленных волос сзади, того же цвета. Несмотря на улыбчивость, внимательный взгляд карих глаз оставался как бы изучающим, можно сказать пронзительным. Одет был в пятицветный натовский утепленный комплект, на голове черная «кондомка», а поверх куртки обыкновенный наш «лифчик» с калашовскими рожками и прикрепленным к левой шлейке рукояткой вниз ножом. В набедренной кобуре торчала штатовская «Беретта» М-9. На ладонях были черные кожаные митенки с кнопками на запястьях. Рядом с бумагами на столе лежал АКС с откинутой рамкой приклада, внутри которой был засунут ИПП, а сверху намотан резиновый медицинский жгут. Тут же стояла жестяная банка с надписью «Beef», которая была почти доверху заполнена окурками.

– Ну, чтоМож похаваете с дорогиДа и я не против, что-нибудь «в топку» кинуть. – оживленно заговорил руководитель подпольщиков. – Ира!

– А почему бы и нет, – согласился я.

В подвал зашла какая-то женщина, закутанная в платок поверх затасканого бушлата. Она споро начала накрывать на стол. Видимо, местные готовились к приему гостей: потому что почти моментально появилась миска с вареной картошкой, пара американских мясных консервов и пайковые хлебцы. От запаха горячей пищи желудок «встал в позу баскетболиста принимающего мяч». Ирина также почти моментально исчезла, как и появилась. Константин поставил автомат рядом, уперев в ножку стола, уселся на единственный в комнате стул. Откуда-то появилась армейская фляга и солдатские кружки.

– Давайте мужики по чуть-чуть– откручивая крышку, предложил Заруднев.

– Давай, – сказал Валерка.

– Ну, за благополучный прилет! – провозгласил подпольщик, чокаясь с нами.

Во фляге оказался «Джек Дэниэлз», причем неплохого качества. Следующие пару минут все молча жевали, периодически ножами зачерпывая из банок мясо, опрокидывали на галеты и отправляли в рот. Костя снова разлил и поднял свою посудину:

– А теперь — за Победу!

– За победу, – почти хором ответили мы.

Разговор что-то не клеился и чтобы это как-то компенсировать, все налегали на пищу, мало ли когда еще придется поесть горячего. Тем более, что картошка здесь считалась деликатесом. Голодают люди... Блин, что-то в душу начало закрадываться липкой и холодной гадиной чувство вины. Заруднев налил третью.

– За тех, кто не с нами... – сказал Валера, мы все трое встали и, не чокаясь, выпили.

На столе появилась пачка «Кэмэла» и зажигалка. Главный подпольщик задымил сигаретой. Снова взялся за флягу и вопросительно глянул на меня и Зарубина.

– На сегодня хватит, Костя, – сказал я и Заруднев, с понимающей мимикой, спрятал баклаху.

Мы тоже задымили пендосовским «Верблюдом»... Молчали.

– А у меня дед тут воевал... – неизвестно к чему сказал Константин. – Всю Великую Отечественную прошел, и вернулся.

– А у меня прадед... – сказал я, выпуская струйку дыма.

г. Баку. 12 октября 1941 года.

– Батарея-а-а-а! Становись! – прозвучал зычный голос старшего лейтенанта Оганова. – Равняйсь! Смир-р-р-на-а-а! Слушай список вечерней поверки!

В строю застыли бойцы противотанковой батареи 606-го стрелкового полка 317 стрелковой дивизии, которая только недавно сформировалась и прошла обучение.

– Красноармеец Баджиев! – все также зычно выкрикивал фамилии командир батареи.

– Я! – отозвался кто-то из строя, наверное это было единственное, что он знал по-русски.

– Красноармеец Зитоев!

– Я!

– Красноармеец Балумханов!

– Я!

– Красноармеец Свешников!

– Я! ...

Да уж, тяжковато быть чуть ли не единственным славянином в батарее. Остальные — выходцы из Закавказья и Северного Кавказа, которые по-русски или «моя твоя нэ понимат», или только матом покрыть могут... и все. Но есть и свои преимущества: как русскоговорящего, Свешникова Льва Самойловича — назначили командиром орудия. Ох и намаялся же со своими «бабаями нерусскими», когда приходилось их обучать. Одно спасало — это почти двухметровый рост и невообразимая силища выходца из Кировограда, которых побаивались в его огневом взводе, да и батарее вообще. Воевать «чурки» особо не стремились, любили сачкануть, своровать что-нибудь у соседей, поваляться и развести «хала-бала» на своем языке. И Лев, можно сказать, был первым помощником комбата, старшего лейтенанта Оганова, а также командира первого огневого взвода лейтенанта Пузырева и политрука Вавилова. Потому что, бывало, если боец что-то не хочет выполнять, то сразу начинает делать вид, что не понимает, чего от него хотят. Мощная свешниковская затрещина моментально вносит ясность в голову «сына великого народа», лучше всякой агитации и часов душеспасительных бесед. Льва Самойловича боялись и уважали, поэтому его расчет был самым лучшим в батарее. Оганов закончил читать список, скомандовал «Равнение на право!» и строевым шагом направился к командиру полка майору Данилову. Доложил о проведении поверки и стал дожидаться, пока остальные батальоны тоже закончат этот ежедневный обязательный армейский ритуал. За командиром стоял полковой комиссар Горшков. Через полчаса один за одним отрапортовали командиры батальонов. Данилов распустил всех по подразделениям и хорошо поставленным зычным голосом обратился к полку.

– Товарищи! Завтра выступаем на передовую! На марше соблюдать рабоче-крестьянскую сознательность и бдительность. За трусость и паникерство — расстрел! Остальное вам доведут командиры подразделений. Покажем фашистким гадам, что дело Ленина-Сталина не победить! Не отдадим на поругу советскую землю!

У Свешникова после известия о выходе на передовую слегка засосало под ложечкой. Шутка ли, почти три месяца готовились и тут уже в бой. А родной Кировоград уже под немцем... Как-то там женка моя да детишки: Рая да Семка?! Ведь ничего не знал до августа, что с ними и как. Но слава Богу, нашлись — в Ташкенте они, в эвакуации. Теперь можно воевать спокойно. А уж мы своей «Прощай, Родина!» налупим супостатов, чтоб по нашей землице не шлындрали. После отбоя, Свешников лежал и не мог сомкнуть глаз — куча всяких мыслей беспорядочным вихрем проносилась в голове. Начиная от тревоги за судьбу семьи, заканчивая «А накормил-напоил ли Балумханов лошадей нашего расчета?» Тем не менее, он морально готовился к смертельной драке с немецкими танками. Только, казалось бы, Лев Самойлович сомкнул глаза, как тревогу пропела труба горниста. Началась суматоха сборов батареи, которая состояла из четырех орудий-«сорокопяток» на конной тяге и трети штатного личного состава. После общеполкового построения длинная «гусеница» людей, повозок и полуторок вытянулась по улице Красноармейская к выходу из города в сторону Махачкалы. Люди, лошади, машины, все это казалось составными частями одного единого организма — стрелкового полка. Навстречу шли вереницы беженцев, которые уже и здесь начали появляться по мере отхода наших войск. Льву было немного стыдно смотреть людям, идущим навстречу, в глаза, хоть и прямой его вины в поражениях Красной армии нет. Всеравно, было больно и обидно, когда либо на политзанятиях, либо во время прослушивания сводок Совинформбюро, без ножа резали душу названия городов и населенных пунктов оставленных «с ожесточенными боями» нашими войсками. Как тяжело было разочарование, ведь столько лет проповедовали, что «от тайги до британских морей...» и далее по тексту. Сколько было фильмов о мощи Красной армии, сколько песен и стихов. «На чужой территории и малой кровью!» – вдалбливали всем, а теперь еще и пятимся назад, никак упереться не можем. Многие, по началу, рвались на фронт, потому что боялись не успеть — разгромят фрицев без них. А как оказалось — не все так просто. Пять дней полк шел до пункта назначения — Махачкалы. Природа как-будто специально сделала марш почти испытанием на прочность — раскисшие под проливными дождями проселочные дороги превратились в грязевую квашню с песком, которая ежесекундно липла сырыми тяжелыми колодами к ботинкам и сапогам солдат, а также, можно сказать, засасывала. Но тут мало себя дотащить вместе с нехитрой экипировкой — надо помогать обозу вытаскивать машины и подводы, которые застрявали на дорогах с незавидной частотой. Шли на пределе сил . Даже такой дюжий мужик как Лев на третьи сутки уже валился с ног — пришлось повозиться с пушками и лошадьми. На северо-западной окраине столицы Дагестана солдаты 606-го СП долбили лопатками каменистую землю — готовились к обороне. 21-го октября пришел приказ сниматься и полк выступил в сторону Батайска. Снова впереди до задницы стертые в кровь ноги, натужное хрипение и матюги. Сил на размышления и разговоры почти не осталось. Только бы дойти! Слава Богу, что посадили в теплушки в Махачкале и поездом перебросили на место. Мерное покачивание вагона и перестук колес навевал приятную дрему. Особенно клонило в сон от тепла небольшой «буржуйки». Казалось, тело радовалось неожиданно выпавшему отдыху и безделию. Особенно после нескольких дней изнурительного пешего марша. Грустные осенние капли дождя, из нависших над причудливым кавказским пейзажем хмурых туч, барабанили по крыше теплушки. Погода тоже располагала к дремотному состоянию. Льву иногда казалось, что сонливость при дожде — это какой-то древний, атавистический, что ли, инстинкт на уровне подсознания. Есть в этом что-то звериное: как-будто, пережидая непогоду, лежишь в какой-нибудь норе или пещере и чтобы скоротать время — спишь, чутко прислушиваясь к окружающему миру. Мышцы твои одновременно расслаблены, но готовы в любой миг напрячься и встретить опасность. А чем нынешнее положение Льва Самойловича отличаетсяВедь тоже, лежишь себе в «конуре», пережидая стихию, спишь в полглаза, а в любой момент могут налететь либо «мессеры», либо «лаптежники» и надо спасть не только себя и технику с лошадьми, а еще и попытаться дать отпор налету. Правда, пока еще в Закавказье немец не прилетал.