Лина Кирилловых - Идущие

— Духи кого?

— Прежних.

Прежних ознаменовало пустое место. Человек взглянул на Четвёртую.

— Как выглядели прежние? — спросила она. — Я не знаю. Ты нарисуешь?

Он ловко изобразил ещё одного человечка.

— Наши предки.

— Что с ними стало?

Человек, увлекшийся полудетской игрой в рисованную визуализацию, — метод, в миру часто используемый теми, кто изучает психику, и не менее часто Идущими, желающими установить контакт — нахмурил лоб. Сколько ему лет — двадцать, тридцать, сорок?

— Не могу показать.

— А сказать? — мягко спросила Четвёртая.

Человек молитвенно сложил ладони, всё-таки показывая, но не рисунком.

— Бог? — предположила Четвёртая.

Человек поклонился кому-то невидимому. Потом спросил:

— Почему вы не играете так на ярмарке? Это ведь интересно, я люблю, когда мне рисуют…

Четвёртая победоносно посмотрела на Капитана.

— Учись, варвар.

— Ученье — свет, — поддакнул Курт и с хрустом разгрыз ещё одну выловленную барбариску.

Четвёртая хотела спросить, как звали этого их бога, или же у него, как и у старейшины, не было имени, — просто Бог — но тут прислужник засуетился.

— Всё сидим-сидим, разговариваем, а старейшина ждёт. Хотите, вместе пойдём, только мне прежде надо в распадку — там кермек растёт.

— Распадка — далеко? — спросил Капитан.

— Нет, рядышком. Пойдёмте, прогуляемся. Не скажу, так и быть, что вы в городе нашем ходили… только помогите мне кое в чём. Поможете?

Капитан выразил желание узнать, что за помощь от них потребовалась.

— Распадка же, — многозначительно произнёс человек. — А в распадке — равк. У меня, конечно, есть одна вещица, старейшина дал, да и равка я там никогда раньше не видел, но раз другие прислужники говорят, значит, водится. Там — равк, а у вас — стрел. Как выскочит равк, так и ляжет.

— Равк, — задумчиво сказала Четвёртая.

Человек взглянул на неё, потом зачем-то быстро задрал рукав, посмотрел на свою жилистую руку, вернул рукав обратно и изобразил на песке оскаленную треугольную морду.

— У вас, говорят, их почти всех перебили. Так можете теперь и наших… на здоровье. Никакой от них пользы, только вред: скотину портят, людей пугают…

— Примем к сведению, — любезно ответил Курт.

Лучик покачалась на носках. Человек залюбовался её волосами.

— Ромашкой моешь? Или льном? Старейшина всякие отвары полезные делает, знаем…

— Шампунем, — хихикнула Лучик.

— И такое у него, наверное, есть. Ну что, вы идёте?

Прислужник поднялся и отряхнул балахон от прилипчивой пыли. Ростом он был с Четвёртую.

— Идёте? — бесхитростные голубые глаза перебежали с одного лица на другое. На ресницах тоже осела пыль, высветлив их и вызолотив.

— Идём, — кивнул Капитан. — А тебя как звать-то, прислужник? Или и ты безымянный?

— Ефим, — с достоинством ответил тот.

— А годков тебе сколько? Ну — зим…

— Так семнадцать.

Курт поперхнулся конфетой.

— Акселерация, — постучал его по спине Капитан. — Обычное дело. Может, здесь ещё и эндемичное. Теперь узнать бы, сколько они вообще живут… А отцу твоему? Или матери? У тебя ведь есть родители?

— Есть. Отец. Сорок. Он старый.

— Но не старше старейшины, верно? — спросила Четвёртая.

Прислужник согласно кивнул.

— Тот долго живёт, все пришествия видел…

— Пришествия? — переспросил Капитан.

Но прислужник уже заторопился вперед, показывая дорогу к распадке.

Они шли по краю бывшего паркового канала, полного бурой воды и кувшинок. В ряд, приминая густую траву, в которой, впрочем, и без того виднелось слабое подобие тропки — такие же собирающие, как их новый знакомец, её протоптали или какие-то звери, было неясно. Первым шагал Ефим. Прислужник нюхал воздух и благостно жмурился. Воздух пах тиной и лягушками — не самое, на взгляд Капитана, приятное сочетание. Он, шедший вторым, повторил свой вопрос в спину серого балахона.

— Какие такие пришествия?

— Всё-то вы в своих лесах сидите, — так же благостно пояснил семнадцатилетний бородатый Ефим, не оборачиваясь. — Конфедератов живых, чай, не видели. А я видел и помню, пусть и был ещё дитём…

— Скажу больше, — виновато ответил Курт. — Мы совсем дикие. Совсем не знаем, кто это такие — конфедераты. А?

Впереди, в кустах лимонного цвета шиповника, кто-то громко зарычал.

Прислужник вздрогнул и замер, как схваченный столбняком. Извлек трясущейся рукой что-то из-под ворота своего балахона и быстро сунул в зубы. Снова замер — будто заледенел. Кажется, что не дыша и не моргая.

— Ефим. Это что — они? — голос Курта звучал насмешливо, но винтовку он уже держал прямо и весь подобрался. — Твои конфедераты?

Прислужник слабо замычал.

— Курт, дурак, не видишь, у него что-то во рту, — прошептала Лучик. — И он не может тебе ответить. Но я сомневаюсь, что то, что там рычит, называется конфедератами. Скорее, это очень злая собака.

Собака затрясла колючий куст, явно намереваясь выбраться. Капитан сплюнул под ноги и дал в кусты короткую очередь. Стая птиц с гвалтом взвилась с крон и крыш. Рык сменился повизгиванием и звуками торопливого отступления — трусливо перебирающих лап, спешащих унести своего хозяина куда подальше.

— Собака, знакомая с тем, что бывает, когда в неё стреляют, — рассмеялся Курт. — Эй, прислужник… да не дрожи ты, всё в порядке. Это часом не равк был?

Проводник выплюнул изо рта то, что туда сунул.

— Равк, — благоговейно вслушался он в удаляющийся треск. — Молодой. Испугался.

Он повернулся к Капитану, очевидно, чтобы сказать спасибо, и на груди блеснула маленькая подкова на веревочке. Изрядно обслюнявленная.

Капитан выразительно посмотрел на неё, отметив следы, продавленные зубами.

— Оберег, — пояснил Ефим. — От равка. Старейшина дал. Ты, друг-армеец, конечно, хорошо сделал, что выстрелил, но равк бы и так ушёл — он страсть как подковы не любит.

— А то. Распрекрасная защита, — ответил Капитан.

Ефим иронии не уловил и согласился.

— А теперь, если кто из наших услышал твой стрел, так пойдут потом с вопросами. Эх, ладно…

— Ты же сам сказал, что можно и нужно стрелять, — напомнил Капитан.

Ефим поморгал.

— Да?

Он сделал вид, что не помнил, и Капитану это не понравилось. Холодный ствол ткнулся проводнику в грудь.

— Сказал, — подтвердила Четвёртая, отводя винтовку кончиком мизинца. — Так ведь?

Ефим заморгал и замахал руками.

— Отстаньте, ну! — жалостливо воззвал он. — Иду себе и никого не трогаю, поручение у меня, а то, что на ярмарку вас не пустили…

Рукав балахона задрался, обнажая тёмное предплечье. Чуть ниже локтя у прислужника были начерчены символы — цветок один, цветок другой. Маленькая подковка, клыкастая морда. И ещё какие-то смутные штрихи.