Лина Кирилловых - Идущие

На ещё одну лавку Костыль укладывает Серого, подложив тому под голову свёрнутую куртку, и усаживается рядом. Капитан успевает заметить тень неудовольствия на сморщенном блеклом лице их провожатой, и думает: та почему-то не любит мальчика. Он тоже садится, как и его спутники, предупреждающе кладет винтовку на колени. Курт пытается поудобнее устроить свои длинные ноги, но проход между лавками узковат, и, когда ему наконец удается пропихнуть ступни под впереди стоящую и вытянуться, он уже не весел, а раздражён на весь свет, в частности, за то, что тот производит такую неудобную мебель.

— Зачем вы нам помогаете?

— Не вам, своему народу, — отвечает пророчица и вслушивается в тихий шум на улице. — У нас очень мало времени… Скажу, как есть. Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Но не хочу и того, чтобы вы умерли — вслед за вами придут ваши братья, мстить. Как конфедераты, которых мы ждём.

Костыль сидит с отстранённым видом, будто его ничто больше не касается. Он держит Серого за руку. Тот спит.

— Почему они идут мстить? — спрашивает Капитан. — Что вы им сделали?

— Десять зим назад несколько деревенских совершили проступок. Пётр-охотник и его приятели. Проступок предопределил грядущую месть. И грядущую защиту от неё…

Мертвецы в канале глядят в небо пустыми глазницами.

— Убийство, — говорит Четвёртая. — Они убили экспедицию.

— Да.

— А вы скрыли это. Верно?

Старая женщина, скрюченная, бледная, похожая на бесцветный гриб, выросший в сыром подвале, медленно поднимает высохшие веки, почти полностью лишённые ресниц.

— Мы были вынуждены. Десять зим назад и раньше к конфедератам относились, как к странникам. Пришли, ушли, не навредили. Просто прохожие. Не враги. Но несдержанность Петра обрекала нас на смерть. Несколько конфедератов выжили после устроенной охотниками бойни. Забрали один грузовик, который охотники ещё не успели сбросить в старый канал. Вернулись домой, чтобы рассказать об убийстве. Смерть пришла бы сегодня, если бы мы не придумали атаковать первыми. Если бы не решились…

— Ваша атака — Очищение, — говорит Капитан.

— Да.

— И своя собственная дочь. Вы сделали из неё оружие.

— Дочь… В том-то и дело. Лада — сирота, ребенок без роду и племени, брошенный кем-то в лесу. Нищенки, из странников, так нередко делают. Пасечник, ты удивлён. Да, мало кто знает, откуда она однажды взялась в моем доме… Приди я тогда на поляну на час-другой позже, нашла бы только кровь. Её бы съели равки, а я — спасла. И вырастила. Вы не отсюда, вы не знаете: спас — значит получил власть над чужой жизнью… Древнее вечное правило. Но, может, и у вас оно есть?

— Нет! — Капитан смотрит на пророчицу с отвращением. — Таких ненормальных понятий у нас не водится. Лучше уж пепел на головы…

Пророчица равнодушно встречает его взгляд. Лучик бросает ей:

— Это зверство — то, как вы распорядились жизнью, которую спасли!

— Это наш способ выжить. Завидя девочку-подростка, идущую навстречу с букетом цветов, конфедераты не станут стрелять. Они… как это? Не варвары. А мы — да, если угодно. Жестоки? Пусть. Но ещё и умны, и хитры.

Капитан ищет в рыбьих глазах что-нибудь, кроме спокойствия, но пророчица отворачивается, считая, видимо, что разговор закончен. Шум снаружи отдает уже закипающим нетерпением.

— Костыль, — обращается пророчица к пасечнику. — Отнеси мальчишку обратно в погреб и закрой. А вы — сидите смирно. Там, снаружи, люди, которые жаждут вашей крови. И в ваших, и в моих интересах этого не допустить. А вы ведь не будете в них стрелять, верно? Я же вижу. Прежние… вы тоже не варвары. Воины. Но не убийцы. Ефим и все, кто приняли вас за армейцев, ошиблись. Вы больше похожи на конфедератов, вернее, это они похожи на вас. Да, неудивительно, вы же их предки. Пусть и не отсюда…

— Тогда и ваши, — говорит Капитан. — Хотя нет. С такими маньяками я не хочу иметь ничего общего.

— Да, тоже мне, родственнички, — бормочет Курт. — Убивают, а сами в убийстве обвиняют… Охотника-то, наверное, грохнул кто из ваших. Вы знаете, кто его убил?

Поднявшаяся на ноги пророчица качает головой.

— Не имеет значения. Он был дурным человеком, причиной сегодняшних бед. Пьяницей, к тому же. Грубый, недружелюбный, жалкий, бесполезный для общества, стыдное бельмо на глазу… Никто его не любил, кроме давно покойной жены. А она происходила из армейцев. Понимаете? Подходили друг другу…

— Тонкости взаимоотношений местных племён нам незнакомы. Армейцы, вы, кто кому подходит… — командиру ещё есть, что спросить. — Но почему деревенских не насторожило то, что в прошлое пришествие конфедераты не вернулись из города? Неужели никто не заметил?

— Они всегда возвращались другой дорогой. Огибали город камней по дуге и уходили севернее. Наши, если кто о них и думал тогда, ничего не заподозрили. Ну же, Костыль, иди…

Пророчица кивает ему на выход, туда, где утреннее солнце и толпа. На Серого она больше не глядит — будто он пустое место. Пасечник поднимается — долговязый, широкоплечий. Серый, которого он снова берёт на руки, кажется в его объятиях совсем маленьким. Лицо у него белое и бескровное.

— Я пойду с ними, — вдруг вызывается Лучик.

Пророчица щурится на неё, не понимая причин сказанных слов, а ещё того, почему эти слова прозвучали не просьбой. Наверное, не привыкла, свои-то по-другому к ней обращаются.

— Зачем? Костыль знает дорогу.

— Я тоже думаю, что он не заблудится. Но мальчик выглядит плоховато. Да вы сами взгляните, какой он бледный. Похоже на отравление… токсическое… Это от дурмана?

— Может быть. И что? — пророчица дёргает плечом. — Меня не особо беспокоит его здоровье.

— Это заметно. Но, — Лучик решительно подходит к стоящему в ожидании Костылю, который добродушно улыбается. Тени от полей шляпы падают на лицо, делая улыбку ещё и печальной, хотя не факт, что печаль только теневая иллюзия. — У меня тут сумка с лекарствами, и я намерена применить некоторые из них по назначению. А именно, привести мальчика в сознание и помочь ему, если его будет рвать или что похуже.

— Простите за дурман, — говорит пасечник.

Курт делает вид, что аплодирует.

— Она у нас упрямая, — объясняет он с нежностью. — И добрая. Зверюшек любит… и детей…

— Все это лишнее, — ворчливо произносит пророчица.

— Просто заприте меня там же, — предлагает Лучик уже более миролюбиво.

Она протягивает Костылю свою винтовку.

— Возьмите. Лекарю ни к чему оружие.

Он ловко, не отпуская Серого, перекидывает винтовку за плечо. Пророчица колеблется.

— Худенькая и маленькая, — улыбается пасечник в ответ на её сомнения. — Что она мне сделает, эта девочка? Пусть пойдет, поможет. И мальчику будет не так грустно и одиноко. В тот самый час, когда… В тот самый час ему станет необходима поддержка. Обняться, взяться за руки, может, поплакать… А я здесь помочь не смогу. Меня он, думаю, больше никогда знать не захочет… Я бы и сам не захотел. Ну что, идём?