Лина Кирилловых - Идущие

Умеющие быть приветливыми и дружелюбными, ровно как и злобными, неприятными, армейцы — торговцы не меньше, чем солдаты. Звон монет они уважают так же, как лязганье скрещённой стали или точный выстрел. Вообще им ничто не мешает сочетать эти оба качества: страсть к деньгам и оружию. Что выходит из подобного союза, можно иногда наблюдать.

Лучше делать это издалека, но не всегда получается.

Пробуждение приносит тяжесть и боль.

Где я?

— Лежи, дуралей, — чья-то рука удерживает меня на месте.

Пшеница и тепло. Та, которую называли Лучик, Луч. Сено, солома, солнечные лапы сквозь стрехи, плотный запах джута и муки. Амбар? Несмотря на увещевания, всё-таки приподнимаюсь на локте и тут же падаю обратно, сражённый дурнотой. На сонную траву у меня всегда было что-то вроде аллергии. Или сильного похмелья.

— Тошнит?

— Немного. Ерунда.

— Вот вода, глотни…

Я пью воду, которую Лучик подносит мне в маленьком ковше. Её поверхность покрыта тонкой плёночкой, оставляющей на языке характерный привкус. Как и мои руки, и одежда, и лицо, здесь всё в муке — она сеется в воздухе, словно взбитая пыль, колко щекочет ноздри, мешает дышать. Загоняю чих поглубже, фыркаю, снова принюхиваюсь. Это точно мельников амбар. Тот, что рядом с его домом, в двух дворах от деревенской площади.

— Сколько я пропустил?

— По времени — немного, по событиям — и того меньше. Ты, когда спишь, сопишь смешно…

— Где Лада?

— Мои друзья с ней, не волнуйся. Они её в обиду не дадут. Тшш, погоди, резвый… Нам нужно немного переждать. Лежи. Всё в порядке.

По моим ощущениям, мы ждем тиков двадцать. Жаль, что нет считателя. Когда солнце переползает с моей щеки на висок, Лучик помогает мне подняться и отряхнуться. Приотворяет дверь, проверяя, потом тянет меня за собой. Мы крадемся через дворы, сминая лопухи и траву. Здесь пустынно, сама деревня как будто вымерла, только ветер шуршит в цветочных гирляндах, развешанных под крышами и на деревьях, да отчетливо несёт горелым. Со стороны хором пророчицы смутно слышны какая-то возня и голоса. Похоже, народ почти весь там. Внимает пророческим наставлениям перед приходом гостей с востока.

— Конфедераты, — вздрагиваю я.

— Ещё нет, но уже близко, — Лучик приостанавливается. Что-то рассматривает. Наверное, резные наличники или конёк какой-то крыши. На них, я знаю, всегда с восторгом пялятся пришлые. Наличники, коньки и ставни у нас в деревне все очень красивые. В них дышит рука мастера. Многие сделал мой отец, ещё когда не так пил. — Ух ты… здорово. Когда я была маленькой, я тоже жила в деревне. У нас тоже украшали резьбой, но не так по-королевски, надо сказать…

— Ты из деревни? — спрашиваю, хотя понял это ещё тогда, когда только почуял её, стоящую на дороге вместе со своими друзьями. — Я думал, все прежние живут в каменных городах.

Лучик смеётся.

— Вот и не все!

— Здорово, — теперь говорю уже я. И не знаю, что добавить. Расспросить о жизни, о семье? Но Лучик сама принимается рассказывать.

— У меня был старший брат. Он учил меня слушать шаги людей, которые далеко, просто прикладывая ухо к земле.

— Это как? — меня никто такому не учил. Я заинтересовываюсь.

— Просто же. Ухом в пыль — и слушала. Земля не только шаги очень хорошо передавала, но и топот копыт, и гул, когда колёса катятся… Так мы узнавали, что из-за поворота скоро появится всадник или телега. Сейчас я попробовала послушать так же — только волосы в пыли испачкала, а слышать ничего не слышно. Хотя, может, это умение пропало с возрастом. В детстве всё было лучше. Самое-самое время — жаль, что оно ушло…

— Здорово, — вот прилипчивое слово. — Вы часто так делали?

— Да. Одно из любимых развлечений. Натренировались все, хвастались друг другу, что с таким умением точно возьмут в разведчики. Потом началась война, стало не до игр, и брат ушел на неё, чтобы защищать нашу страну, — тон Лучика становится тише и острее. Она вспомнила что-то застарелое, больное, и я уже жалею, что не свернул разговор на какую-нибудь другую тему. — Перед уходом он взял с меня обещание: почаще слушать дорогу, чтобы узнать о его возвращении раньше всех остальных. Топот многих сапог, шум моторов — так будет звучать армия, вернувшаяся домой с победой. Я слушала почти каждый день. Однажды я и в самом деле услышала, как шагают по дороге множество людей и рычат машины. Но это был враг. Большое разочарование, большая боль… И страх.

Мы молчим. Я думаю о том, что это всегда страшно — когда приходят чужие. Потом думаю, что, когда пришли эти четверо прежних, я не боялся. И уже нахожусь на полпути к мысли о том, что, раз не было страха, то слово «чужие» тут не очень годится, как вдали и сбоку, над полями, что-то неясно грохочет. Я вздрагиваю, Лучик, наверное, тоже.

Неужели собирается гроза? Но ей не пахнет…

— А твой брат? — спрашиваю, потому что нужно что-то спросить, хотя это, конечно, тоже больной вопрос.

— Он погиб. И его друзья тоже. Но в войне мы победили — хотя и не так скоро, как все надеялись.

— Ты тогда стала солдатом?

Она, наверное, улыбается — на меня словно веет теплом.

— Нет, я всегда была просто девчонкой. Носила косу вот так, ниже пояса, почти до колен… Мальчишки любили за нее дёргать.

Я вспоминаю собственное поведение и тоже улыбаюсь.

— Совсем как Лада!

— Ага. Посмотрела на неё и увидела себя. Только я была старше, мне было семнадцать. Кажется, с тех пор сто лет прошло… Ну, ладно, давай руку. Будем ждать наших у пастбища. Надеюсь, они успели всё, что хотели.

Мой дом мы огибаем по дуге вокруг соседского — ну, крапива и крапива, можно перетерпеть. Не думаю, что мне хочется заходить туда, где я сидел в подвале. Этот дом для меня теперь — узилище, а отец — враг. Никакой нежности я к ним не испытываю и не думаю, что там остались какие-то вещи, которые мне дороги или нужны. Кроме маминой шкатулки, но её я уже поручил времени, забрав себе только, как и положено мужчине, — воину ( армейцу? ) — свое оружие: нож.

Хотя, если Лада захочет, я вернусь и принесу ей зеркальце.

— А потом мы пойдём на восток?

— Да. Навстречу конфедератам. Им уже ничто не грозит, но мы всё равно должны им рассказать, — Лучик поправляет ремень своего стрела. «Ш-шурх»… Сыромятные ремни наших охотников скрипят по-другому. Какую, любопытно, кожу используют прежние? И как они её обрабатывают, в чем вымачивают… а, может, это и не кожа вовсе? — Ох… довольны они точно не будут.

— Они разозлятся. Могут сделать деревенским плохое. У них — стрел, не хуже, чем у тебя…

— Что такое «стрел» по-вашему?

— То, из чего стреляют.

— Надо было догадаться… Разумеется, они с оружием. Но я верю в их гуманность, пусть и то, что случилось в прошлый приход, могло сильно её пошатнуть. Нет, они не станут стрелять первыми. А мы — тем более.