Лина Кирилловых - Идущие

С тех пор утекло много лет. Пыль задёрнула их, как наброшенное покрывало. Мечты остались несбывшимися. Здесь уже ничем нельзя было помочь — нельзя было погладить, утешить. Но зато можно было смотреть, что и делали сейчас широко раскрытые глаза. Сначала был ужас, потом прошёл. Теперь были просто сочувствие, молчание, приглушённая тихая грусть.

— Приятель, приятельница… ох, двери… бедные.

Улыбки-вспышки, спрятанные в вечности, высохшие чернила. Топот, гомон, шум, выпаренный в тишину. Молчаливые зрители, ответно взирающие. А снаружи, за пылью, за мутными стёклами — полдень, но лета чужой и не знакомой двери.

На них не сохранилось ни клочка одежды — только ботинки, плоские и тусклые, некогда бывшие лакированными чёрные школьные ботинки с удлинёнными носами-треугольниками, дань обезличивающей моде учебных заведений. Ботинки и туфли, различавшиеся когда-то формой и высотой каблука, а теперь одинаково расползшиеся. Однако всё же узнаваемые — должно быть, обувь здесь шили на века. Отчего-то они не пугают до дрожи, хотя и должны, эти зрители. Но ошеломляют на раз — маленькие, хрупкие и детские, похожие один на другого, уронившие на рассохшиеся парты пожелтелые и гладкие головы-черепа, ухмыляющиеся, но не потому, что перед смертью хотелось, траченные временем, безымянные, бесполые, рядком сидящие в пропылённом помещении, когда-то бывшем классом.

Будь четверо живых, здесь стоящих, вдыхающих многолетнюю пыль, всё ещё отдающую запахом чернил и мела, слушающих тишину, всё ещё хранящую отзвук юных голосов и птичью трель звонка, более прожжёнными, будь они все, как гроза и ужас Организации Ричард Прайм, говорили бы они бегло, холодно и равнодушно. Лишь оценивая ситуацию, так внезапно им открывшуюся, но никак не ощущая страшной жалости, которая вместе с первичным шоком и осознанием того, что дверь открылась куда-то совсем не туда, выбила все прочие мысли. И самую главную из них, обязанную быть самой громкой: оставаться здесь может быть очень опасно. Но неровный переход двери, мигнув, уже исчез.

Был первоначальный страх на уровне диких инстинктов, зовущий прочь от места, где нашли мертвецов, а потом — горечь, и благоговение, и разговоры полушёпотом, и осторожные фразы. И короткое ласковое касание: ладонь Лучика в чёрной перчатке поверх тонких косточек лежащей на парте кисти детской руки.

— Они не страдали. Умерли быстро. Но бедные, бедные ребятишки…

Был свет сквозь окна — тусклый, неживой. И вопрос, единственный, повисший сейчас в воздухе — где они, что это за место, что здесь случилось?

— Мы шли не сюда, — говорит Капитан. Он непривычно для самого себя оглушён и растерян. — Нам нужно вернуться. Сейчас же.

Но он уже знает, что двери домой нет и что она не появится снова. В рутинном вроде переходе, который обещался к тому же локальным, из-за чего никто не обновлял биоблок, воплотился вдруг ночной кошмар всех действительных групп. Их занесло в задверье без координат.

В мёртвое.

— …Теперь слушайте. Вот координаты новой площадки. Там трасса, непроверенная ещё, ей вы как раз и займётесь. Температура, препятствия, влажность, суточный цикл на это время года, активность фауны… Ну, да и сами знаете. Маячки, камеры, микрофоны. Укрепите вдоль тропы. На следующей неделе — практика у групп первого курса. Запустим их туда и посмотрим, научились ли наши неофиты определять своё местоположение без карт и приборов, а заодно ориентироваться в не самой дружелюбной для городского человека обстановке. Клещи, комары, медведи… отсутствие туалетной бумаги, как правильно мне подсказывают… да, и в целом оборудованных сортиров как таковых… отставить тему! Кхм. Территориально — здесь. Увеличение? Спутник, трехмерка? Спутник, хорошо. Смотрим. Первичный радиус — пять километров. Вторичный — семь. Дверь, естественно, локальная, до большего мальки ещё не доросли. Возьмите репелленты. И еду на три дня. Да, три, я полагаю, вам хватит. Зверей не пугать, просто так не стрелять, — вы опять же знаете, когда можно, а когда нет — делать всё аккуратно и не спеша. «Глазки», модификация пятая. Только-только с конвейера, обращайтесь бережно, пожалуйста, не то оштрафую. Запишете прохождение, сделаем модель для симулятора. Да, и коммуникаторы проверьте, чтобы не сбоили. Нет, гитару брать нельзя. Аккордеон тоже нельзя. И контрабас. Развелось музыкантов… Ещё вопросы? Нет? Эрна, будьте любезны, кофе.

Узкий нос никелированного кофейника подобострастно поклонился чашке. В животе у Курта забурчало. Тот предпринял жалкую попытку замаскировать конфуз покашливанием.

— Кто-то тут не завтракал, — тут же подметил Прайм. — Что, однако, никак не повлияло на обычные дурные шутки. Диета?

— Проспал, — уныло сказал Курт и покосился на печенье в вазочке.

Прайм с неожиданным для него великодушием кивнул: «Ешь, мол», и пододвинул вазочку в направлении Курта. Упрашивать того не пришлось — уже с набитым ртом Курт радостно пробубнил череду невнятных благодарностей, с чего Луч за спиной Капитана беззвучно покатилась со смеху. Прайм пожал плечами — так небрежно, будто кормить голодающих было заслугой не больше, чем выключать за собой свет, уходя из комнаты. Эрна, издалека оценив степень прожорливости посетителя, скрылась в приёмной, где зашуршала какими-то своими запасами. Курт не уничтожил ещё и половины, как на столе появились бисквиты и шоколад.

— Налей ему кофе, — попросил Капитан и цапнул парочку бисквитов. — А то живот разболится. Всухомятку есть нехорошо.

— Я что тебе, благотворительный фонд? — ворчливо спросил зам. — Лучше просто водички. Больше пользы…

Но всё-таки показал Эрне глазами, чтобы принесла ещё чашку и, оглядев присутствующих, со вздохом поднял пальцы: четыре. Возражения никто не высказал. Капитан забрал ещё один бисквит и прислушался, как во дворе, на стадионе, тренер гоняет неофитов. Малявки отчего-то были сегодня особенно сонными и неповоротливыми — зычные и резкие «давай-давай» и «быстрей-поднажми» звучали гораздо чаще, чем оповещающие о смене рода занятий свистки.

— Лес, — фыркнул он. Ему можно выражать недовольство. — Трасса. Мне кажется, или меня понизили в звании?

— Точно, — серьёзно согласился Прайм. — Теперь ты просто бригадир. Если хочешь, дам лопату.

— На кой мне лопата в лесу?

— Убивать комаров.

— Спасибо, заботливый.

Не для этих ли малявок нас выпинывают в лес, подумал Капитан, и не им ли мы должны будет провесить новую трассу — полуспящим увальням, которые ковыляют по оранжевым дорожкам и ещё не ходили никуда дальше, чем с инструктором на чисто вылизанные уголки за локальными дверьми. Им, всего полгода как пережившим извлечение, трасса будет, должно быть, серьёзной проверкой. Но пройдёт ещё пара лет, и кто-то из них станет действительным Идущим. Он снова вслушался в приглушённый стенами далёкий топот ног. Вот так, если полностью обратить слух к тому, что происходит на противоположной стороне здания Организации… Человек двадцать их там бегает. И правда, похоже, что все группы первого курса. Но, кроме топота и тренерских команд, больше ничего не различить, как ни старайся: резонанс стен, воздуха и внутренности кабинетов имеет свой предел даже для слуха Идущего. Обыватель бы не услышал ничего.