Марик Лернер - Федералист

Соответственно оно ну очень дорогое было и в мирные времена. А сейчас вообще заоблачные цены. Но разве я не могу себе позволить? Да запросто! Но не спорить же с ней по такому поводу. Глупо. Вкусы у всех разные, может, ей красное больше по душе.

— Наливай, мадам. Никогда в тех краях не был, — доверительно говорю Рут, — но карту видел. На восточном берегу Луары, где-то возле Орлеана. Была мысль Сан-Бернардито назвать Новым Орлеаном, но нашлись переименователи и без меня. Чем-то им Йорк понравился, будто одного мало. Теперь тоже Йорк, зато Новый. Ну никакой фантазии у людей! На каждые двести лье Лондон, а уж Парижей или Лионов вообще десятки. О! — спохватываюсь. — Может, поесть чего хочешь?

— И правда, — говорит Рут. — Давно время, я с ночи на ногах без крошки во рту.

— Чего изволите? — спрашивает, изгибаясь, холуй.

— Мадам изволит жаркое из баранины с чесноком, — провозглашаю.

— А месье принесите крепкий кофе, — дает указания Рут.

— Пшел! — говорю прислуге. — Чего ждешь, тащи! У них это блюдо очень недурственно готовят, в отличие от всего остального, — объясняю выбор. — Тут… хм… все же не ресторан.

— Вот именно, — говорит Рут. — Нашел тоже место. Почему бы в собственное заведение «Рандеву» не пойти. Тут все же не самое приличное место даже для злачного квартала.

— «Рандеву» не вполне мое… Откуда ты знаешь?

— Тоже великая тайна, об этом весь Акиндек в курсе.

— Да, — не слушая, восклицаю. — Надо уйти отсюда. Это же нехорошо для твоей репутации — посещать заведения подобного рода.

— Приятно, конечно, — заявила Рут с иронией, — что ты обо мне беспокоишься, но несколько поздновато, не правда ли?

— Почему?

— Уж очень я узнаваемая.

— Так я прикажу, — поднимаясь, — и спалят рыгаловку. Или сам, — озарился мыслью.

— Сиди, — устало говорит она. — Меня и так прекрасно знают.

— В каком смысле? — удивляюсь.

Холуй приволок кофе и испарился без напоминания, пообещав сей минут жаркое.

— В основном потому, что постоянно работаю с проститутками и здешним народом вообще. Они ничуть не меньше богатых в лечении нуждаются.

Ну это у нее Арлетово воспитание. С кем поведешься, от того наберешься. Приходилось слышать неоднократно. Кому надо, пусть в больницу идут. Всяко не хуже.

— Но спасибо, — сказала она неожиданно.

— За что? — не понял.

— Ты не замечаешь, — она провела по лицу пальцами.

Сосредотачиваюсь, внимательно изучая хорошо знакомые черты. Ну нос, конечно, не классический. Как сломали, так искривленным и остался. А остальное время сгладило и хорошее питание. Все же индейцы не увечили сознательно, как иногда делали. Не разрезали рот до ушей, не протыкали щеки и не отрезали уши. Конечно, женщине шрамы мало понравятся, но без носа вообще или с выколотым глазом было бы много хуже.

— Какие глупости, — говорю с отвращением. — Ничего такого ужасного. Когда нервничаешь, выделяется пара следов. А так даже на загорелой коже едва видны белые линии. Чуть замазать — и усе. У меня, — тыкая в щеку, — гораздо хуже. Бутылку зачем забрала?

— Кофе пей, мой генерал. Пора трезветь.

— А зачем? Мне и так прекрасно.

— Было бы прекрасно — не напивался бы.

— Рут, — говорю почти трезво, — не подскажешь, куда идти? Писать депутатам нашего изумительного Конгресса письма с просьбой о помощи? Наши руководители не озаботились призвать к стойкой защите столицы, где звучали их соблазнительные речи насчет свободы, а в первую очередь пеклись о личной безопасности. В горячке сборов бумаг перед бегством они тем не менее нашли время принять важнейшую резолюцию.

Рут криво усмехнулась. Над последней прокламацией не издевались только лошади. Надо же додуматься, воззвали к офицерам действующей армии добиваться морального совершенства, высказались против излишнего сквернословия на военной службе. Единственная радость: «Пока конгресс не решит иначе, генерал Ричард Эймс располагает всей полнотой власти… для ведения войны». Хоть не придется в очередной раз просить разрешения.

Правда, и денег тоже не будет. Как я брал Новую Испанию за глотку, перекрыв Веракрус, так франки закрыли основной канал торговли и контрабанды в Новом Амстердаме. Конечно, портов на побережье хватает, но Север отрезан, а Юг недостаточно силен в одиночку обеспечить при господстве в море франков всех нуждающихся. Отечественная мануфактура с недавних пор стала идеей фикс. Особенно производство пряжи и изготовление шерстяной одежды. Даже богатые люди демонстративно отказывались от импортных тканей. Выпячивать благополучие стало несовременно. Все постоянно жаловались на трудности, и хотя во многом это была правда, обстоятельства войны давали возможность многим уклоняться от возврата долгов.

При этом в больших городах вдали от войны население нередко продолжало жить, будто никаких боевых действий нет. В тех местах, где не проходили и не останавливались армии, царили тишина и покой.

— Может быть, важно пойти пообщаться с депутатами нашего замечательного Альбиона? — переспрашиваю. — У меня в печенках сидят ихние просьбы. О, они великие патриоты, но если вы хотите нечто получить, дайте… Этому подряд, тому закон, третьему лицензию на разработку недр. Три дня прошло, а я готов убить практически каждого, не исключая Мутона, который горой стоит за рабовладение, отказываясь противопоставить франкской декларации об освобождении нечто существенное. У него, видите ли, нет средств на выплату компенсаций владельцам. Огромные расходы, на которые колонии не хотели идти. И вообще у бедняги куча забот о вверенной колонии.

На пост губернатора нацелился и не хочет раздражать людей. То есть прогибается, забыв о принципах и прежних декларациях. А задержаться и проследить никак не могу. Еще пара дней — и придется следовать на север. Часть подразделений после короткого отдыха уже ушла. И лучше Мутона все равно не имеется кандидатов. Этот хоть не сдастся при первом нажиме франкам. Ничего хорошего при новой власти ему не светит. Остальным вообще верить не имею права. Им пообещай сохранение прежнего положения и поместий — и, как в Новой Галлии, принесут присягу моментально. Свое добро важнее.

И ведь смеют упрекать и требовать отчета по каждой мелочи! Половина откупилась от службы, выставив вместо себя заместителей. Нередко тех же негров-рабов, пообещав свободу. Лишь бы не платить беднякам. А теперь жди от этих подменщиков массового дезертирства. Зачем сражаться, когда франки и так волю предлагают?

— Не до Континентальной армии им всем. Значит, поддержки я не получу. Ни численной, ни материальной, ни финансовой. Милиция важнее дома, следить за рабами и держать в повиновении. И рекрутский призыв проводить лишь для обороны. Ему важно держать в узде собственный народ, а то плантаторы не проголосуют за него и не получит поста. А ведь этот из лучших. «Прогрессист»! Требовать одновременно уничтожить оккупантов и спасать Федерацию не стесняется публично.