Владимир Рутковский - Сторожевая застава

— Правда — завещал Витька — Чистая правда.

На Городище не осталось решительно ничего из того, что были свыше девятисот лет назад. Ни стен, ни ворот, ни клетей, ни сторожевой башни. Осталась разве каменная глыба, да и то, почти по вершок увязла в землю.

Именно к ней и повел Витька свое общество.

Какую-то минуту он молча постоял над глыбой, провел ладонью по жесткой, нагретой солнцем поверхности и обратился к Ваньке Федоренку, что проживал ближе к Городищу:

— Сбегай по лопату. И щетку из проволоки прихвати…

— Зачем? — удивился Ванька.

— Хочу кое-что проверить…

Ванька сбегал поразительно быстро. Одна его нога, кажется, еще была здесь, а другая уже возвращалась из дома. И принес он не одну лопату, а две. Еще и вилы прихватил.

— А больше ничего не нашлось — оправдывался Ванька.

Проволочную щетку он одолжил у соседей.

Витька вогнал лопату в землю около самого камня и болезненно поморщился. Эта работа пока что была ему не по силам. Константин Петрович отобрал у него лопату и начал копать сам. Рядом с ним стали Игорь Мороз и Колька Горобчик.

Когда они закопались в землю почти по грудь, Витька сказал:

— Наверное достаточно.

Тогда осторожно спустился в яму и принялся очищать камень от остатков земли.

Имя деда Овсея Витька нашел почти сразу.

На второй стороне камня он не нашел ничего. На третьей тоже.

А на четвертой стороне, с самого низа, Витькины пальцы нащупали какие-то бороздки. Они занимали совсем мало места и первая из них напоминала букву «І». Дальше угадывалось что-то похожее на «л»…

— Нашел что-то? — нетерпеливо спросил Горобчик — А что именно?

Витька медленно выбрался из ямы. Тихо сказал:

— Под этой глыбой был похоронен Илья Муровец.

Члены исторического кружка дружно разинули роты и стали похожи на участников хорового коллектива.

— Но… — отозвался наконец Колька Горобчик — Я же вычитал, что он похоронен в Киево-Печерской лавре.

Все перевели взгляд на Константина Петровича.

— Все правильно — говорил он — Может сначала Илью Муровца похоронили здесь, а потом перенесли в Лавру — как святого человека, защитника своей земли.

Витька кивнул головой и подошел к обрыву. Отсюда было видно, как птице. Вокруг царили тишина и спокойствие. Не дымили сторожевые огни в засульских дубравах. Да и самих дубрав уж не было. Не вздымалась пыль на дорогах. Лишь там, возле самого горизонта, отливали серебром широкие присульские заводи.

И нигде ни единого половца.

Это было лет тридцать тому. Еще при Союзе.

Во время одной встречи с пятиклассниками, какой-то конопатый парнишка спросил меня:

— А отчего это Илью Муромца называют русским богатырем? Ведь он воевал на нашей, украинской, земле, и у нас похоронен…

Тогда я не дал исчерпывающего ответа на этот вопрос. Хотя бы потому, что на то время я был поэтом-лириком и описывал по большей части явления природы и свои ощущения по этому поводу. Да и времена были такие, что все лучшее, что было у украинцев или у белорусов, якобы считалось исключительно русским достоянием. И любая другая мысль отбрасывалась как ошибочная и вредная. А тот, кто ее отстаивал, объявлялся врагом народа.

И все же, после той встречи я начал интересоваться происхождением этого исторического лица. И вскоре с огромным удивлением узнал, что даже у России есть люди, которые не считают Илью Муромца русским богатырем. Например, в первом томе двухтомника «Былины», изданного в Москве 1958 года, на странице 120 написано следующее:

«В песне о его выезде из дома названы город Муром и село Карачарово. Такое село действительно есть… Однако делать на этом основании вывод о среднерусском происхождении образа Ильи все же нельзя: можно говорить о среднерусском происхождении той песни».

Улавливаете разницу? Но и это еще не все. Там же читаем:

«Наряду с формой «Муромец» имеются формы «Муровец», «Моровлин», «Муровленин» и некоторые другие, которые могут быть произведены от названий городов Моровийск, Моровий, Муравский шлях на юге России (Волынь, Черниговщина)».

А Волынь и Черниговщина есть не что иное, как Украина, а не «юг России». А села Муром и Карачарово, по утверждению краеведов, были когда-то сразу за Черниговом.

Но почему же тогда песни и былины об Илье Муромце имеют именно «Среднерусское происхождение»? Ответить на этот вопрос тоже не сложно.

То были тяжелые и смутные времена. Степями Руси-Украины постоянно слонялись орды обров, печенегов, половцев, татаро-монголов. Не проходило года, чтобы они не нападали на киевскую а, особенно, Переяславскую земли.

Поэтому далекие наши пращуры должны были постоянно держать при себе меч. А те переяславские семьи, чьи родители и сыновья легли в битвах со степняками, получили разрешение от наших русских князей переселяться аж за реку Глазу, в заболоченные северные леса, куда алчным степнякам было не так легко добраться. Там, в относительном спокойствии, матери выращивали своих детей, пока те брались за оружие.

Впоследствии туда направились и сами князья.

И вот живут себе переяславские (а впоследствии к ним присоединились и киевские) переселенцы на новых землях, на зверя охотятся, рыбу ловят, хлеб выращивают. А длинными зимними вечерами собираются у каганцов и очагов и начинают вспоминать о том времени, когда их деды и родители еще жили над Сулой и были свидетелями или и участниками победоносных битв за переяславские и киевские земли.

А водили их на те сечи наши славные богатыри Илька Муровец, Добрыня Никитич, Олешко Попович, которые вместе с храбрыми дружинниками считали лучшим погибнуть от вражьей стрелы, чем переселяться за далекие болота и леса…

Вот такие мысли возникали у меня во время сбора материала о наших далеких пращурах-богатырях. А там уж было недалеко до написанию повести об их славных временах и подвигах. А что из этого вышло — судить тебе, мой юный друг.

Писано 1986 года в древнем городе Римове над Сулой, которая ныне зовется Большая Буримка. Дополнено в 2011 году.