Тимур Максютов - Князь из десантуры

– Нагулялись уж – юшка из горла льётся, – насупился Ведмедь, – не быть отныне нам ни рабами, ни душегубами. Тут привольно и от Плоскини далеко, не доберётся. Жаль, леса мало, а то бы церкву поставили на косогоре. В память о всех, невинно убиенных.

– Попа-то где найдёте? – хмыкнул Хорь. – Здесь на сто вёрст вокруг – одни половцы и волки.

– Была бы паства да церква, а поп сам прибежит, – уверенно сказал Ведмедь, – пошли к людям.

Одноглазый сидел на бочке с солониной, держал на коленях трёхлетнюю Ульянку и играл с ней, в шутку пугая сложенными козой пальцами:

– Идёт коза рогатая за малыми ребятами, кто мама не слушает, кулеш не кушает – забодает-забодает!

Девочка смеялась счастливо, захлёбываясь, и от этого детского смеха на мрачных усталых лицах появлялись улыбки.

Хорь сказал:

– Что ж, коли так сложилось – значит, быть здесь новой деревне бродников.

Ведмедь замотал головой:

– Нет, не будем теперь так прозываться. Иуда Плоскиня навсегда наше имя опозорил.

Ульянка обняла одноглазого, взмолилась:

– Ну хватит, у меня ужо животик болит от смеха. От этих твоих козей. Козков.

– Ко-за-ков, – поправил циклоп, – это мой язык значит «свободный». Не раб, но воин.

– Вот! – обрадовался Ведмедь. – Так и будем отныне называться. Козаками.

Дмитрий удивился. Кажется, только что на его глазах река истории создала новый проток, и он лично в этом принял участие.

Анри сказал:

– Прекрасно, когда бежавшие из рабства люди находят свою истинную родину. Здесь нельзя не вспомнить библейскую историю об избавлении евреев из египетского пленения, а ты, Дмитрий, уподобился самому Моисею. Но, мои побратимы, мы же не останемся здесь?

– Нет, – твёрдо сказал Дмитрий, – я буду пробираться до Добриша, чтобы сдержать слово, данное князю Тимофею. Вверх по реке, до рязанских земель, а там коней достанем. Что скажете?

– Слово, данное рыцарем, твёрже стали. Я с тобой, брат, до самого конца – сверкнул синими глазами Анри.

– Мне пока рано в земле ковыряться, – ухмыльнулся широкоплечий Хорь, – как время придёт – всё равно закопают. Пошли, грека обрадуем.

Хозяин лодки грустно шмыгнул огромным носом носом, развёл руками:

– Надо так надо. Ещё пять монет, и поплыли.

Старичок сбросил вязанку хвороста на дорогу, испуганно посмотрел на трёх всадников.

– Ещё раз спрашиваю, – терпеливо сказал Дмитрий, – далеко до добришских земель? Застава их где?

– Так это, прямо за лесом ихова деревенька, – наконец, произнёс крестьянин, – а заставы-то и нет. Как сгинула добришская дружина в бою с какими-то татаровями, так и нету заставы. А вы кто, витязи? Не обидите?

– Не бойся, землепашец, тебе не принесут зла. Благородный рыцарь никогда… – начал было лекцию Анри, но Дмитрий, чувствуя неладное, перебил:

– А почему ты об этом спросил, отец?

– Так это, – пожал плечами старичок, – третьего дни скакали тут на вас похожие – на конях и с оружием. Много. Сорок, да ещё сорок, да ещё… Пьяные и злые. Жито потоптали. Старосту нашего выпороли. Кричали ещё: мол, конец пришёл Тимошке блаженному, за всё теперь поплатится.

– Какие они были? Чернявые, косоглазые? Говорили на чужом языке? – нетерпеливо вмешался Хорь.

– Чужой язык – это змеиный, раздвоенный, что ли? – захихикал старичок. – Обнаковенные у них были языки. Только я в рот-то им не заглядывал. Как увидал их непотребства, так в лес и побёг. Я уж старый, чтобы мне портки скидывали и по заднице. Вот когда я мальцом был, так батюшка мой, давно покойный, бывалоча как наломает розог…

– Отец, погоди. Ты понимал, что они говорили?

– Конечно, я ж не полоумный какой. По-русски говорили, чего ж не понять. А которые немного косоглазые – так это ж спьяну. Коли много, скажем, выпить мёду, так не только ноги заплетаться начнут – глаза тоже. Я, бывалоча, сяду с кумом, возьмём баклажечку – и ну спорить, кто больше смогёт…

– Спасибо, отец, – прервал вечер воспоминаний Ярилов и поторопил коня. Сердце колотилось от недоброго предчувствия. Побратимы поскакали следом.

Промчались по лесной дороге, въехали в деревеньку. Страшная, неживая тишина: не брехали собаки, не ругались через плетень хозяйки. Избушки молча таращились на единственную улицу затянутыми бычьим пузырём окошками.

Поперёк дороги лежал мужик – кровь натекла из перерубленного горла, превратившись в дёготь, лицо почерневшее. Мёртвая рука сжимала топор.

Люди исчезли. Спросить, что произошло, было не у кого. Хорь выломал застрявшую в заборе стрелу, посмотрел на наконечник. Заметил:

– Не татарская. Наша.

Дальше ехали шагом, прислушиваясь. Молчали. У Дмитрия вертелась только одна мысль в голове – короткая и горькая: «Не успел».

Монгольское посольство, отправленное договариваться с булгарами о военном союзе против русичей, уже три недели стояло на границе, ждало из столицы разрешения на проезд. Араб, который вёз письмо Субэдея булгарскому царю, относился к задержке с облегчением – он явно боялся казни в случае провала миссии. Азамат тоже не волновался – отсыпался да гулял с Кояшем под уздцы – конь, давно оставшийся без всадника, мог и застояться.

А вот монгольский тысячник Цырен мучился от вынужденного безделья, а ещё больше – от того неуважения (если не сказать – презрения), которое выказывали булгарские стражники.

Надменные воины в отличных латах, на высоких конях брезгливо посматривали на низкорослых степняков в драных халатах и трофейных, изрубленных кольчугах. Старший заставы сквозь зубы, будто заставляя себя, пробурчал:

– Ждите. Нет ответа из Биляра.

– Что, ваш гонец на брюхе ползёт? Пешком-то уже давно дошёл бы, – взорвался тысячник-монгол, – затягивая с ответом, вы оскорбляете не меня, а самого властителя вселенной Чингисхана и его преданных воинов – Субэдея и Джэбэ, имена которых заставляют трепетать от ужаса сотни народов!

Булгарский начальник расхохотался:

– Слушай, кочевник, нам дела нет до ваших имён и до сотен трусливых народов. Великий Булгар простирается от истоков Камы до берегов Урала, сотни городов в нём, десятки тысяч воинов у него! Наш гонец не на брюхе полз, а скакал на отличном коне – не чета вашим огрызкам. Если нет ответа, значит, у царя Габдуллы есть более важные дела. Ждите.

Тысячник заскрипел зубами, схватился за рукоять сабли – стражники мгновенно выхватили клинки. Начальник булгарской заставы ухмыльнулся, успокоил своих:

– Не обращайте внимания. Нашему непрошеному гостю из степи солнце напекло голову. Или его заели вши, что немудрено: мылся он в последний раз… никогда. Смердит, будто его давно убили.

Тысячник, дымясь от ярости, плёткой исхлестал бока своего скакуна. Когда вернулся в разбитый у границы монгольский лагерь, зарубил ни в чём не повинного слугу – и только тогда немного успокоился. Велел звать к себе араба и кыпчака Азамата.