Валерий Елманов - Нам здесь жить

Словом, это можно трактовать как недогляд людей Кейстута, но не его самого, успевшего всего за полтора года проявить себя весьма способным полководцем, старательно оберегающим свои владения от жадных, завистливых соседей. Да и в качестве правителя он зарекомендовал себя с самой наилучшей стороны: решения принимал обдуманные, взвешенные, судил по справедливости, не взирая на лица.

А вот упертости Сангре относительно сохранения жизни крестоносцев толмач не одобрил, посоветовав уступить Римгайле и Сударгу, ибо выиграть в противоборстве одновременно у жрицы и одного из самых ближних к Кейстуту людей навряд ли получится.

Петр и сам это сознавал, но первому пойти на попятную, предложив мировую, не давало самолюбие и гордость. Да и жалко было пленников. Сгореть заживо — бр-р-р, не каждому врагу пожелаешь. Да, очень может быть, что этот молодой испанец и заслуживал лютой смерти в жарком пламени, но из памяти не выходила картина, как тот удерживал руку мордастого, не давая поднести горящую головню к вайделотке. Нет уж. Коль суждено ему вместе с этим Вальтером-Парабеллумом окончить свои дни на костре, пусть решение примет Кейстут.

Замок, к которому они подъехали, изрядно разочаровал Петра. Увиденное скорее походило на какое-то село, непонятно зачем обнесенное деревянными и не больно-то высокими, от силы метров пять, стенами. Они да ров с воротами — пожалуй, единственное, отчасти роднившее его с тяжелыми каменными громадинами, на которые Сангре насмотрелся в исторических фильмах. Но если брать во внимание все остальное, родство выглядело весьма и весьма отдаленным, примерно как седьмая вода на киселе.

Сам Кейстут — совсем молодой, лет двадцати, не больше, но уже с резко очерченными носогубными складками, шевелюрой цвета соломы и голубыми глазами — поначалу тоже не впечатлил. Да и разговаривал он слишком жестко, чеканя короткие рубленые фразы. Дальнейшее, казалось, вот-вот подтвердит худшие опасения Петра. Кейстут первым делом осведомился у Сангре насчет его веры и, узнав, что он — христианин, недовольно насупился. Да и Римгайлу Кейстут слушал весьма благожелательно, а Сударга, выступившего следом за жрицей, даже пару раз сочувственно похлопал по плечу. Может, просто успокаивал, а может, давал понять, что не имеет смысла так уж горячиться, поскольку он на его стороне и решение примет правильное.

Однако чуть погодя мнение Петра о Кейстуте изменилось.

Во-первых, тот не стал торопиться с принятием решения, заявив, что огласит его завтра поутру.

Во-вторых, он хотя и заверил Римгайлу, что постарается удовлетворить ее справедливые притязания, но вслед за этим выпроводил ее и всех остальных из своих покоев, оставшись наедине с Сангре и Уланом. И это несмотря на настоятельные требования вайделотки и Сударга, оказавшегося как бы не настойчивее жрицы.

Ну а в-третьих, подтвердились слова Яцко, что Кейстут неплохо владеет русским. Получалось, в разговоре можно обойтись без толмача, что не могло не радовать — вдруг тот при переводе что-то исказит, недоговорит или попросту проигнорирует, посчитав маловажным. Зато теперь, коль в посреднике нет необходимости, можно развернуться на полную катушку.

Да и статус самого Кейстута в глазах Сангре вмиг взлетел на кучу пунктов вверх. Сам-то он ненавидел все иностранные языки по причине собственной необъяснимой тупости в их освоении. Исключение составлял испанский, на котором в детстве учил его говорить дед, но Петр его иностранным не считал, полагая, что он, пускай и не совсем родной, но, учитывая деда, как минимум двоюродный. Кстати, освоил он его неплохо и даже мог с грехом пополам разговаривать на нем с тем же дедом. Зато потом, начиная со школы, как отрезало. Не помог и перевод из английской группы в немецкую. Единственная выгода, извлеченная Петром из этого перехода — он смог читать по буквам, вот и вся радость.

Именно по причине своей неспособности освоить иностранный язык, он питал глубочайшее уважение к тем, кто ими владеет, например, к своему другу, а теперь еще и к Кейстуту.

Правда, начало разговора оказалось неожиданным. Кто успел подметить и сообщить князю, что тяжелораненный пленник удивительным образом похож на Петра, трудно сказать, да и какая разница. Главное, он узнал об этом и первый вопрос, заданный им почти обвинительным тоном, касался странного сходства:

— Раненный крестоносец — твой брат?

Петр опешил от неожиданности, но решил ответить как есть. Мол, в родстве не состоит, но скрывать не станет — он с ним действительно из одной страны.

— Но ты его знал раньше? — вопросительно уставился на него Кейстут.

— Никогда в глаза не видел.

Князь встал со своего кресла (обычный деревянный стул с подлокотниками и высоким подголовником, покрытый какой-то шкурой) и прошелся по небольшому полутемному залу, задумчиво оглаживая небольшую светлую, с легкой рыжинкой бородку. Остановившись посредине зала, он хлопнул в ладоши, молча указал вошедшему слуге на оконца, затянутые тонкими слюдяными пластинками. Тот понимающе кивнул, вышел, а через минуту появился с лучиной, от которой принялся зажигать свечи в здоровенных шандалах, во множестве расставленных вдоль стен. Дождавшись, когда слуга опять покинет зал, Кейстут негромко произнес:

— Сам я не жрец и к кресту на твоей груди ненависти не питаю. Что мне до твоего бога? Он сам по себе, я сам по себе. Хотя не скрою — ваша вера мне кажется странной… К примеру, нужно быть глупцом, чтобы поверить, будто хлеб и вино может превратиться в тело и кровь бога. А даже если и может, то… Мы, литвины, народ не больно-то ученый и недостатков у нас хватает, но людоедами никогда не были и не будем. Впрочем, оставим это. Так вот, правитель познается в том, каковы избранные им советчики и слуги. Ваш бог подобрал себе слишком дурных служителей. Как вам мой замок? — резко сменил он тему.

Петр неопределенно пожал плечами. Говорить как есть — обидеть, а врать… Он в растерянности покосился на Улана, и тот не подвел.

— Мы с моим побратимом покривили бы душой, если бы сказали, что он весьма надежен: и стены низковаты, и башни непрочные, — дипломатично заметил он. — Но при желании можно придраться к любому укреплению, ибо совершенству нет предела. К тому же главное не в стенах и башнях, а в мужестве его защитников и их решимости сражаться с врагом до последней капли крови, а с этим, как мне кажется, — он мягко улыбнулся, — у тебя, князь, все в порядке.

Кейстут хмыкнул и похвалил:

— Ты учтив. Истины не поведал, но и не солгал. А замок и правда плох. Но плох он потому, что три года назад его полностью сожгли. Когда отец прислал меня сюда, я застал сплошное черное пепелище, на котором валялись лишь обугленные мертвецы. Едва мы успели отстроить все заново, как вновь пришли рыцари. Тогда мы отбились, но прошлой зимой они сожгли его опять.