Валерий Елманов - Нам здесь жить

— Убить попа по дешевке? — недоверчиво уточнил Сангре.

— Почти. Он говорит, что если ты возьмешь у него несколько одинаковых индульгенций, то получишь огромные скидки, так что три тебе обойдутся по цене двух…

Пораженный Петр фыркнул и, не выдержав, захохотал, держась за живот. Смеялся от души, взахлеб. По щекам его текли слезы, но он ухитрялся периодически выкрикивать сквозь смех:

— Прямо тебе… рекламная акция… Только у нас… этой весной… широкая распродажа: убей трех священников… по цене двух! — чуть успокоившись и отдышавшись, он внес новую идею: — Нет, лучше вот так: «Заплати за убийство двух священников и получи третье бесплатно». Предложи идею в качестве подарка этому хлюсту — авось понравится и он нам еще что-нибудь бесплатно подарит. М-да-а, ну ты меня уморил, брателло, спасибо, — обратился он к Сильвестру и весело подмигнул Улану. — И сразу настроение поднялось.

— С чего вдруг?

— Да я как на них, католиков, посмотрю, а особливо их послушаю, таки мне сразу и за себя не стыдно… Слушай, Уланчик, согласись, что по сравнению с таким богохульством кровожадные жрецы ацтеков — простодушные ангелы во плоти. Ну ладно, слово сдержим, заплатим, благо нашего свинцового фальшака хватит на сотню попов. Но предупреди его, что первым покойником окажется не кто иной, как он сам, если сей же час внятно и четко не растолкует, за что этот чертов Перец так измывался над моим простодушным Боней, к коему я прикипел всей своей трепетной душой, и чего конкретно инквизиторы от него домагивались?

Однако обещания Петра для начала превратить францисканца в одноногого Сильвера и далее надругаться над ним всевозможными способами не помогли. Приняв угрозы Сангре за чистую монету, тот плакал, валялся в ногах, взывал к рыцарскому великодушию, но ответить, что именно пытались выяснить у испанца отцы-инквизиторы, не смог. Не знает и точка. Не сообщали они ему, таились. Более того, они и на допросы рыцаря его отчего-то не брали, выпросив у фон Альтенбурга местного лекаря.

Но, как показалось Сильвестру, инквизиторы, скорее всего, ошиблись, ибо крестоносец, по всей видимости, на самом деле ничегошеньки не знает. Дело в том, что фра Пруденте перед самым своим отъездом поручил ему не только спешно поставить рыцаря на ноги, но и тщательно фиксировать на бумаге все слова, сказанные испанцем в бреду, поскольку известно, что в таком состоянии люди лгать еще не научились. Так вот, судя по записям слов, крестоносец и впрямь ничегошеньки не ведает, ибо даже будучи в забытьи все отрицает.

Словом, единственное, что удалось выяснить друзьям, так это о наказе, полученном монахом от фра Пруденте перед самым отъездом последнего. Впрочем, ясности это знание не внесло, скорее, еще сильнее все запутало. Дескать, едва бывший тамплиер придет в себя настолько, что сможет выдержать дорогу, надлежит немедленно выехать вместе с ним в Мазовию к черскому князю Тройдену и там… дожидаться дальнейших распоряжений, кои они непременно ему пришлют. Сильвестр попытался уточнить, сколько времени ему ждать, но инквизитор не сказал ничего конкретного, сердито отрезав: «Сколько потребуется. Может, неделю, а может, и месяц».

— Ну и что ты из этого понял? — озадаченно поинтересовался у друга Петр уже на обратном пути в Бизену.

— Думать надо, — честно сознался Улан. — Пока ничего путного на ум не приходит.

— Ладно, — отмахнулся Сангре. — Парень живой, а это главное. Будет кого продать кузине. К тому же у нас в запасе имеется Дитрих. Может, он как начальник знает больше. Вот только толковать с ним нужно прямо сейчас, в смысле по пути в Бизену.

— А к чему такая спешка? — удивился Улан. — Или ты думаешь, что Кейстут его у нас отнимет? Но он же обещал отдать нам комтура в счет добычи, и я не думаю…

— Да не в том дело, — отмахнулся Сангре. — Я Кейстуту тоже верю. Он слов на ветер не кидает, пацан сказал, пацан сделал. Но этого шлимазла желательно пробить, пока он еще очумевший и весь в непонятках, как вообще могла приключиться такая фигня со взятием замка. Ты сам на его морду лица посмотри. Ошалевшая настолько, будто он был выброшен с летящего самолета и угодил пятой точкой на железный полумесяц минарета. Или пережил многократное бесплатное изнасилование! Кстати, перспективная идея, — обрадовался он.

— Чего?! — ужаснулся Улан.

— Не-е, я не к тому, — ухмыльнулся Петр. — Что я тебе, из Голландии прискакал или из Норвегии долбнутой? Но эти крестоносные полудурки про Гедимина и вообще всех литовских язычников такие сплетни распускают, похлеще, чем Евросоюз про Россию. А судя по его репликам на переговорах, дядя весьма наивен и дядя во все верит. На этом мы его и возьмем, если начнет кочевряжиться.

Сангре как в воду глядел. Поначалу лежащий в санях, надежно и крепко спутанный веревками рыцарь Дитрих фон Альтенбург и впрямь заупрямился. Мол, он вообще отказывается общаться с богоотступниками и христопродавцами, а уж о том, чтобы отвечать на их вопросы и вовсе не может быть речи, ибо это означает запачкаться в низком предательстве. Выдав такое, он демонстративно отвернулся от них и надменно умолк.

— Запачкаться, говоришь, — усмехнулся Петр. — Странный ты мужик, группенфюрер. Вроде умный, а… тупой, как и все прочие твои собратья. Прежде чем про запачкаться трендеть, ты на руки свои погляди — они ж у тебя по локоть в крови, да и сам ты в ней по колено.

— Ты бы лучше ближе к теме, — посоветовал Улан, но, поморщившись, все-таки занялся переводом. Однако через минуту осекся на полуслове и махнул рукой, заявив, что не в коня корм. Дитрих и впрямь продолжал надменно молчать, никак не реагируя и не собираясь вступать в диспут. — Я ж говорю, сразу к сути переходи.

— Ишь, какой он у нас гордый, — хмыкнул Сангре. — Ну, к сути так к сути. Поговорим за твои дальнейшие перспективы, агрессор перекормленный, — он придвинулся к нему чуть поближе и проникновенным голосом продолжил: — Итак, выбор у тебя, бывший аятолла Христмемеля, опосля того, как ты профукал свой замок, кой сейчас полыхает как большая поминальная свечка по твоим людям, прост и незатейлив. Если ты раскалываешься до самого донышка, твои предсмертные муки отменяются, но если ты и дальше будешь гнуть понты и косоежиться, то извини, дядя, но как мудро говорят темные язычники, долг утюгом красен… — и он красноречиво развел руками.

На сей раз фон Альтенбург не выдержал, заговорил. Речь его удивительным образом напоминала лай. Причем не просто собаки, но конкретной — эдакой матерой и злобной немецкой овчарки, лютующей от злобы и ненависти.

— Он говорит, что его мученическая смерть вдохновит воинов братства на новые свершения, — начал переводить Улан. — И тогда…