Валерий Елманов - Нам здесь жить

Пришлось взять, дабы окончательно не обидеть. Тяжелый перстень пришелся впору Петру только после того, как он его надел на указательный палец. Да и для него оказался слегка великоват, норовя соскользнуть, поэтому Сангре, едва они выехали из Трок, продел через него веревочку и надел на шею. Так надежнее.

Выехали они не за шесть дней, как советовал Кейстут, а на сутки позже — задержали разметки водохранилища и чертежи плотины. Однако Гедимин заверил, что они легко наверстают упущенное время, поскольку почти вся дорога гладкая и ровная, ибо тянется по руслам замерзших рек. Да и купцы с начала зимы хорошо укатали санную колею. Словом, не путешествие будет, а одно удовольствие.

И впрямь, уже в первый солнечный денек восемь всадников и трое саней, следующих за ними, преодолели двойную норму, пройдя по речушке Лукне, начинающейся совсем неподалеку от Трок, и далее уже по Меричанке, успев добраться до небольшого замка Меркен, запиравшего ее устье при впадении в Неман.

Воевода замка встретил припозднившихся путников — подъехали, когда давно стемнело — настороженно, но перстень Гедимина и впрямь творил чудеса. Стоило показать его, как они получили самый радушный прием. Более того, сенные девки, появившиеся в их покоях ближе к ночи, явно были готовы и расстелить дорогим гостям постель, и самим прилечь в нее. Правда, оба единодушно проигнорировали их намеки. Полтораста верст за день — не шутка, и даже куда более привычному к верховой езде Улану хотелось одного: брякнуться в кроватку и заснуть. Про Петра и говорить нечего.

Поздний зимний рассвет вновь застал их в пути. Лошади, послушно следуя всем причудливым изгибам Немана, шли ходко. Делать было нечего и друзья вторично, на сей раз окончательно, обсудили перспективы оригинального варианта Улана, коему, судя по всему, не суждено было сбыться.

Да, касаемо Наваградка все оказалось правдой. Действительно, сидел в нем митрополит Феофил. А близ города продолжал существовать православный Лавришевский монастырь, основанный еще сыном Миндовга, но…

Вот в этих «но» и заключались закавыки. Во-первых, сам Гедимин, за исключением благословения, полученного от Феофила, не больно-то тяготел к христианству: и в храмы не захаживал, да и на пожертвования был весьма скуп, считая все это никчемными глупостями. «Даже сотня золотых крестов бессильны перед сталью одного-единственного меча», — любил приговаривать он.

А не гнал он и словесно привечал христианство исключительно по меркантильным и сугубо практическим причинам — одни крестоносцы чего стоили. Впрочем, язычество и их боги всегда были куда покладистее по отношению к своим потенциальным конкурентам, относясь к ним достаточно миролюбиво, нежели жестокие и ревнивые ко всем прочим Иегова, Саваоф и Аллах. Соответственно и сами почитатели древних богов — Осириса, Зевса, Юпитера, Митры, Одина и Перуна вели себя куда порядочнее и гуманнее к представителям иных вер.

Но гуманность вовсе не подразумевает осыпание золотом. А потому неудивительно, что православный митрополит, как поведал друзьям Яцко, жил весьма бедно. И монастырская обитель представляла собой удручающее впечатление: десяток клетушек для монахов и неказистая деревянная церквушка. Сразу ясно, что властям на их существование абсолютно наплевать: стоит монастырь — хорошо, развалится — тоже не заплачут. Если заметят, конечно.

Во-вторых, народ. Не зря они побывали на празднике, устроенном жрецами во главе с Лиздейкой. Вид исступленной толпы, могущей в честь своих богов порвать кого угодно, преподал друзьям хороший урок. Эти никогда не простят князю перехода в иную веру и немедленно откачнутся от него. Да и жрецы навряд ли станут сидеть сложа руки. Умные и наиболее дальновидные вроде Лиздейки — да, поймут князя и если не одобрят, то во всяком случае простят, ибо так надо. Но хватает и иных, которые после крещения кунигаса могут повести себя невесть как.

Но это полбеды, однако имелось и «в-третьих». Даже рискни Гедимин сделать ставку на христианство, в какую сторону он качнулся бы, неведомо. Точно также, а то и побольше, чем православных, он привечал и католиков. То, что костелов и католических монастырей в самой Литве было больше, нежели православных — заслуга самих католиков и упрек неповоротливому православию. То же самое относилось и к тому факту, что братья-доминиканцы и францисканцы вовсю расхаживали по стране, проповедуя слово божье, и каждый имел при себе охранную грамоту с тяжелыми вислыми свинцовыми печатями от великого кунигаса — попробуй тронь.

Но отметая в сторону инициативу одних и инертность других при внимательном рассмотрении все равно становилось понятно, что и сам Гедимин отдает предпочтение служителям римского папы. Было оно еле заметным, можно сказать, практически неуловимым, но если приглядываться…

Достаточно посмотреть на Бертольда и Генриха — двух монахов-францисканцев, трудившихся в княжеской канцелярии в качестве секретарей и готовивших для Гедимина различные бумаги, указы и прочие документы. Одно это говорило о многом, особенно если вспомнить, что язык официальных документов в Литве — русский. В смысле — старорусский. И речь Яцко и таких же, как он, дреговичей, кривичей и прочих будущих бульбашей, друзьям была понятна точно так же, как слова жителей Липневки. Разве акцент немножко иной и только.

Вот так: язык русский, а пишут на нем не будущие белорусы или малороссы, а пара немцев-монахов. И что они при этом напевают в княжеские уши — бог весть. Разумеется, кунигас — не дурак, себе на уме, но тем не менее иногда — если речь идет о мелочах — к ним прислушивается и даже… идет навстречу. Иначе он навряд ли обратился бы к Петру с Уланом с просьбой освободить брата их францисканского ордена Сильвестра без выкупа, поскольку тот, дескать, является духовным лицом. Мол, ни к чему благородным воинам уподобляться варварам-крестоносцам, разоряющим святые капища людей иной веры и предающим смерти литовских жрецов.

Дураку понятно, откуда растут ноги у этой просьбы. Нет-нет, на Сильвестра друзьям было наплевать. Они и без того собирались продержать его исключительно до того времени, пока Бонифацию не станет заметно лучше, то есть по сути в качестве сиделки, после чего отпустить. Однако сам факт княжеского заступничества говорил о многом.

Да и в других вопросах, особенно экономических, князь также опирался на католиков, к примеру, через рижского архиепископа норовил поддерживать торговые связи с Европой.

Если вникнуть в ситуацию, то понять Гедимина несложно — по одну сторону от его страны лежат православные государства, по другую — католические. Ссориться ни с теми, ни с другими нежелательно. Но если откинуть в сторону личные предпочтения в вере, коих он не имел вовсе, относясь ко всем толкам христианства с полнейшим равнодушием, на первое место выплывала практическая выгода, то бишь голая политика. Согласно же ей православные соседи, в отличие от католических, были полузависимы, выплачивая дань мусульманской Орде. То есть с военной точки зрения они как союзники смотрелись, мягко говоря, слабовато. Скорее уж обузой, ибо приняв ордынских данников под свою руку, он тем самым приобретал вражду со степняками, с коими кунигас пока ухитрялся сосуществовать в относительном мире и ссориться не собирался. Во всяком случае, в ближайшем будущем.