Юрий Валин - Октябрь, который ноябрь (СИ)

- Пора заканчивать с этими революциями, - сурово заметил Колька. - Так всю подвеску загубим.

- Отснимем и закончим, - отозвался освоившийся режиссер. - У нас пленки в обрез, еще на один переворот определенно не хватит.

Пока заканчивать было рано. Дворцовая и Зимний дворец в приглушенных огнях - все ждало. Таяла во тьме вершина Александрийского столпа, замерли выстроенные роты юнкеров, ударниц, спешенных казаков. Плотно сбили строй отдельно стоящие добровольческие офицерские дружины - немногочисленные, неочевидно вооруженные, но, надо думать, чрезвычайно опасные в бою.

Трибуну по обоюдному требованию переговаривающихся сторон, на площади устанавливать не стали. Не тот момент, не митинговый. Перед строем войск выделялась группка начальствующего состава: можно узнать Керенского - встрепанного, в распахнутой шинели без знаков различия, генерала Полковникова с отстраненным полумертвым лицом, нескольких министров правительства. Поодаль мерзли представители духовенства, в их званиях Катрин не разбиралась, но если верить завотделом - удалось выдернуть "самых-самых". "Если знать подход и правильно нажать, представители православия являют истинные чудеса оперативности, и могут дать фору любым иным конфессиям" - признавала тов. Островитянская.

Архимандрит выглядел суровым - естественно, не благословлять незаконную смену власти явился, но "засвидетельствовать и воспрепятствовать кровопролитию, ибо...".

Какое именно в данном случае "ибо", Катрин забыла - все стороны выдвигали такую массу условий и требований, что упомнить детали невозможно. Вот на левом фланге в демократическом строю (обычно именуемым "толпою") стоят представители Петроградской думы и иных либеральных слоев общества. Вызвались идти из городской думы и грудью защитить Временное правительство, отшагали строем, распевая "Марсельезу" от Казанской площади, а теперь как-то съежились и оробели, несмотря на совместное приглашение и многократно подтвержденные гарантии безопасности Временного правительства и ВРК. Хотя и понятно - у вооруженных сторон остаются явные и тайные козыри: и трехдюймовки с картечью, и пулеметы, и Петропавловка, по несколько преувеличенным слухам готовая начать всеми батареями тотальную бомбардировку дворца, а вот думцы, кроме сомнительной брони теплых пальто, подбитых бобровым и хорьковым мехом, особых резервов не имеют.

- Вы снимать-то будете? - взволновался Колька.

- Постой, тут без спешки, тут одним планом брать нужно, - бормотал оператор, поднимая треногу на корму машины. - Тут такая история, брат...

Он оборвал сам себя, швырнул кепку на сидении и припал оком к кинокамере. Застрекотало...

Это правильно - ученого учить, только портить. Оператор приник к камере как к пулемету, изнывающий Вертов односложно подсказывал коллеге. Катрин сидела на переднем сидении и слушала доносимую порывами ветра музыку. Мятежные силы приближались...

- Встретить, встретить нужно, - в отчаянии застонал режиссер. - Петр Карлович, перезаряжай же! Николай, будьте добры...

- Так я готов, - заверил водитель. Авто мягко и мощно взяло с места.

Силы ВРК должны были вступить на площадь через ворота Главного штаба. Туда, в сторону череды огромных арок, в сторону приближающейся грозной и непонятной музыки сейчас смотрела вся площадь. Тянули тонкие шеи юные юнкера, распахивали глаза ударницы, бледнели думцы...

Катрин, наконец, разобрала знакомую, казалось, уже навсегда забытую мелодию:

- Есть у Революции начало,

Нет у Революции конца!

Миру мы несём рассвет Вселенной,

Нашей правды светлые слова, [44]- торжественно предрекали штабные динамики.

"Лорин" остановился на подъезде к арке, оператор взял общую панораму, машина тихо двинулась ближе к проезду.

- Медленнее, Коля, медленнее! - умолял Ветров.

Извне к площади приближалась черная волна. Броневики, автомобили и вооруженные до зубов люди, издали казались единой массой. Флаги на броне и в руках лишь изредка попадая в полосы света, озарялись багряно-алым. Дракон социалистического восстания подползал к Дворцовой, по его мощному телу пробегала дрожь отблесков щетины штыков.

Камеры Катрин больше не слышала. И вообще ничего не слышала. Стало вдруг еще страшнее: черный единый организм заполнил короткий туннель арки, вот сейчас рухнут высокие и легкие распахнутые ворота, хлынет новая революция на площадь, и задробят по ней пулеметы с крыш и окон, ударит в упор картечь. И пройдет поредевший 1-й Отдельный Красногвардейский дозорно-штурмовой по телам и крови, ударит "в штыки"...

Авангард революционного полка чуть притормозил перед имперским изяществом кованых ворот. Легкая фигурка прыгнула с крыши автомобиля на витиеватую решетку имперских ворот, не забывая изящно поддерживать юбку, вскарабкалась повыше.

- Товарищи! Вот она - цитадель старого прогнившего мира! Рвануть бы их всех разом! - товарищ Островитянская взмахнула бутылочной гранатой. - Но мы с вами не в убогое царское время вступаем. Нет, и не будет у нас привычки всех разом давить к ногтю и заставлять кровью харкать. Они нашу силу и так видят. А бомбы прибережем на самый крайний случай!

О, неброское чудо радио-микрофона! Четкий звонкий голос слышал и весь 1-й Красногвардейский дозорно-штурмовой, и, наверняка, слышала вся площадь. И то, что голос прозвучал женский, играло свою роль, и каждый оттенок интонации сейчас имел значение.

- Какой типаж! - едва слышно в унисон застонали киношники.

Спрыгнувшую Лоуд поймали на крыше штабного автомобиля, авангард красногвардейцев начал вступать на площадь, донеслась команда. И роты 1-го дозорно-штурмового подали свой пролетарский голос.

- Заводы вставайте [45]! - рявкнул басом неизвестный запевала.

- Шеренги смыкайтесь! - многоголосо откликнулась первая рота.

- На битву шагайте...

- шагайте, шагайте..., - поддержала следующая рота...

Участвуя в обсуждении плана церемонии, Катрин полагала, что эта часть марша будет выглядеть крайне неудачно, если не сказать смехотворно. Ошиблась. Нужно было учитывать сложившуюся атмосферу.

Мороз шел по коже. Иррациональный страх представительницы, видимо, все же старого, реакционного, отчасти буржуазного, отчасти мещанского, мира. Инстинкт самосохранения хозяйки замка, сомнительной, но аристократки. И столкновение с со своей же гордостью. Гордостью за великолепную и страшную историю своей страны, за красную звезду на пилотке и красный флаг, что реял над твоей школой и страной в счастливом (все-таки и твоем, несомненно, и в твоем) детстве.

- Что-то я сегодня вся такая противоречивая, - прошептала Екатерина Мезина и утерла пылающее лицо.

Наступила тишина, Красная гвардия маршировала по площади, на нее смотрели силы старого мира, одеревеневшие от умолкших звуков устрашающего марша.