В Бирюк - Понаехальцы

И ведь даже не надо:

Изяслав ещё молодой, неженатый. Не только смерть сыновей, даже и зачатие их — нечего забывать.

Но и со всеми скидками и бонусами — «шемаханской царицы» в хозяйстве не выращено. Турбины там, арбалеты скорострельные, горны с оборотным пламенем, бермудина косопарусная… Хрень всякая — есть, а девицы — нет.

Но я-то живу. Значит, женщины у меня есть. Логично?

Что-то у меня есть… Кое-что… Не девица, не царица, не шемаханская… Не… Но… И как бы это… уелбантурить оптимально? С учётом персональных характеристик, рельефа местности, здешней этики, неизвестных инструкций, общей нервозности и личной стервозности?

Я огляделся. Господа совет молча рассматривали меня.

– Ну… эта… коль лыбиться начал — придумал чегось. Как без войны. А, поди, и без боя.

– Точно, Ивашка, есть у меня одна мыслишка. Но тем важнее… предусмотреть «крайний случай». И как его избежать. Хреново то, что «права первого удара» у нас нет. Теперь прикинем, как бы избежать такого удара и с той стороны.

И мы принялись планировать операцию «на грани»: старательно избегая поводов спровоцировать суздальских на бой, хоть бы и с испугу, или от гонора, непонимания, по подозрению. И при этом — постоянно быть готовыми к нанесению ответного, «второго удара». Малой кровью — своей, уничтожением — их. Ежели у них вдруг нервы сдадут. Или ещё какой… «крайний случай» подкрадётся.

Очень здорово, что у меня есть множество толковых, умелых, организованных людей. Сам бы — точно не вытянул.

Бабы, прибиравшиеся на Окском дворе, нагруженные грязными тряпками, вёдрами и мётлами ещё вытягивались усталой толпой по тропинке вверх на Гребешок, когда на речной глади показались лодии Изяслава.

Небольшая лодка с парадно-попугайно одетым Алу (шапка красная, кафтан синий, штаны зелёные, пояс жёлтый, морда радостная) выскочила навстречу.

– Воевода Всеволжский… в великом счастье… высокая честь — принимать самого… а также старшего сына и сподвижника самого… долгожданная встреча старых соратников по священной войне и славным победам… с нетерпением ожидает… специально всё подготовлено… наварено-нажарено, вымыто-протоплено… извольте глянуть — сам стоит…

Я, и в самом деле, стоял на берегу. В полном парадоплинге. Хуже даже, чем при проводах рязанского стольника с моими деньгами. В окружении поднятых хоругвей, икон, попов в золочённых робах и многочисленной свиты в дорогих одеждах. Блистая и поблёскивая.

«Как дурак с вымытой шеей».

Серьёзные люди — моя страховка, были не видны. Как, к примеру, две «водомерки» у противоположного берега.

Караван повернул к пристани. Первая победа. Маленькая, но…

Едва Изяслав соскочил на берег, как я быстренько изобразил уместный поклон. Без затягивания, так — мельком от нестерпимой радости, и, широко расставив руки, принял его в объятия:

– Дорогой ты наш…! Радость-то какая…! Ждали-ждали, все глаза проглядели… Я ж тя чуть не кажный день вспоминаю! Слова твои яркие да славные в совете в Янине… Пример! Образец! Вот! Вот как надо за веру Христову! Пострадать — с радостью! У меня ж тут всяких… людишки… сам понимаешь… Честь! Честь и восторгание для всех людей здешних…! Гля-гля — сколь народу собралося — всё на тебя, на надёжу и опору порадоваться… Поедем, поедем светлый князь… э… достойный отпрыск от древа Рюрикова, от ветви Мономаховой… Как куда?! Ко мне! Покажу-похвастаюсь! В баньку сходим, угощений наготовленных… Поедем, по бережку покатаемся… Вспомним как мы здесь, на кручах этих, полчища бесчисленные, поганские да басурманские… одной лишь надеждой на Богородицу питаемы… в одном ряду… за святую веру… бок о бок…

Прошедшие в высоком темпе шестьсот вёрст от Рязани, измученные худой дорожной кормёжкой да непогодами, суздальские гридни были ошеломлены тёплым приёмом. Запах протопленных бань, готовящихся угощений, прогретых изб… Вид бегающих туда-сюда множества радостно-взволнованных баб и девок… Дружина зависла. И была милостиво отпущена княжичем на постой.

Вторая победа. Княжич оторван от основной части своих бойцов.

Не от всех. Шесть приведённых лошадок, хоть и украшены празднично, но под князя… Плачусь. О бедности, о неустроенности, об отсутствии по весне скота вообще, об отсутствии породистых лошадей — ныне, и присно, и взять негде…

У Изяслава проскакивает гримаска недовольства. «Всё попрошайничает. Надоело». Меняю тему. Но некоторое презрение, высокомерие — у него сохраняется. Это хорошо — презираемого не бояться.

Переключаю внимание.

– Изволь взглянуть. Прежде не знакомы? — Однако же в Бряхимовском бое вместе бились, за одним дастарханом победы сиживали. Одну и ту же переваренную баранину… хе-хе… Чарджи. Благородный инал великого ябгу. Чёрный странник пустынных степей и дремучих чащоб. Доблестный витязь, искусный воин…

Я знаю своих людей. Они мне нравятся. О каждом могу рассказать кучу возвышающих его историй. Глаза у Чарджи распахиваются — слышать такой поток комплиментов в свой адрес от меня… Я ж его ещё утром чуть в лицо дураком не назвал!

Изяслав заслушивается. Я ж сказочник! Крысолов с волшебной дудочкой. Только не музыку играю, а словеса сплетаю.

У «фурункулёра» — Алу отведёт лошадей, а мы…

– Княже, не сочти за дерзость. Хочу порадовать тебя редкостью: дорога в небо, грузовой подъёмник. Не для всех. Иные пугаются, иные высоты боятся. Мы на нём детишек катаем — смелость воспитываем.

Третья победа. Приманка невиданным, проверка на «слабо».

Мы едем вдвоём на платформе. Двое его телохранителей остались внизу.

В принципе — уже можно убивать. «Голова на высоте закружилась, споткнулся, упал. Височком княжеским на штырёк железный». А «сигарка» с «эманацией святого духа» у меня всегда с собой. И фиг кто чего поймёт.

Спокойно, Ваня. Андрею плевать на доказательства. Или их отсутствие. Он — самодур, следует чувству, а не аргументам. Ему чувство подскажет истину. Пришлёт мастеров сыска. А уж потом Маноха… Хоть и не в «Весёлой башне», а докажет. «Что люди ходят на руках».

– Хорошо-то как! Красиво живёшь, Воевода.

– И не говори. Каждый день на красоту эту божескую любуюсь и радуюсь. Сердце поёт, княже.

Солнце уже село. На огромное пространство Заочья, распахивающееся перед нами по мере неспешного подъёма площадки, накатывают осенние сумерки. Октябрьские, плотные, мрачные. Тёмные. Но там, впереди, из-за горизонта, небо подсвечивает уходящее солнца. Там ещё «заря вечерняя». «Утраченный рай». А мы — поднимаемся, мы задерживаемся в свете. Кажется, что мы пытаемся догнать вот ту, уходящую за горизонт, в земли незнаемые, радость солнца, радость тепла. Догнать уходящее счастье. Наше. Общее. Стремимся к добру, к свету. Оба. Вместе. И не успеваем. Оно уходит от нас.