В Бирюк - Понаехальцы

Множественное отцовство — в русле здешнего мировоззрения. Что в реале это… В «Святой Руси» генетика — не лженаука, она просто отсутствует.

Снова неотрывно смотрит на меня. В распахнутых глазах — паника, ужас, никаких мыслей. Стресс. Катастрофа. Полный бздынь. Все помороки забил. Теперь как в пьянке: «И сверху — отполировать».

– Трижды и четырежды преступное зачатие. И ты — плод сего. Изяслав, на тебе места чистого нет! На всём, на малейшем волоске твоём, на любом кожи кусочке, на каждой капельке крови — печать сатанинская. Отродье клеймёное. От пяток до макушки, от концов волос до мозга костей. Ты весь… в мерзости зачат, из мерзости сделан. То-то враг рода человеческого ликует! То-то бесы ныне в преисподней выплясывают! Исчадие непотребства многократного и злоизощрённого — в князьях русских! Наследник светлому князю Суждальскому, самому Боголюбскому! Он-то храмы божие на земле ставит, а сынок придёт — в вертепы бесовские переделает!

– Нет! Я никогда…!

– Да! Ибо природа твоя — такова! Ибо и зачат ты по наущению диавольскому! Промыслом врага рода человеческого. Суть твоя такова: слуга Проклятому. Даже не с рождения, ещё раньше — с зачатия. Даже ещё прежде — с умысла о том.

Кажется, парень совсем смят, размазан. Ни одной мысли, осознанного намерения. Растёкся в слизь душой. Готов к употреблению. Хоть вместо масла — на хлеб, хоть дёгтем — на сапог.

Нет. Нашёл за что зацепиться.

– А отец?! Отец про это знает?!

Да, для любящего и любимого сына, первенца, помощника и сотоварища в делах родителя, фигура отца — крепкий столп, души опора.

Я это уже проходил. С Вечкензой и Пичаем, например.

– Нет, не знает. Догадывается, подозревает. Но — не знает. И я то знание ему давать — не хочу. Потому что… — смерти подобно. Так-то — хоть какая-то надежда у него… Поэтому, когда после Москвы я Улиту от литваков вытащил, пока они её до смерти не заеб… не заиграли, то, ни слова не сказав Андрею, привёз её сюда. Где про её княгинство никто не знает, опознать её некому. Вроде — затихло всё. А тут — ты. Со своими…

– Я её отвезу! К отцу! Он точно вызнает!

– Дур-рак! «Отвезу». Матереубийцей стать хочешь?! Андрей же её казнит! Смертно и люто. Тебе этого надобно?! Отрубленную голову родительницы мячом по горнице покатать?!

Он смотрит на меня в ужасе. А я продолжаю.

– А заодно ещё и братоубийцей станешь. Или — сестро-убийцей.

Не понимает. Причём здесь братья и сестра? Объясняю. Чуть осклабившись сально.

– Ну, Изяслав, что ты как дитё малое. Ты ж сам видал. От таких игрищ — детишки заводятся. В животиках.

– А он… он — кто?

– Матушки твоей сношатель и брюхо-надуватель? Слуга мой, «ходячий мертвяк». Забавнейший, я тебе скажу, персонаж. Из него волхвы душу вынули и в кость сунули. Вот сюда.

Вытаскиваю из-за ворота, показываю костяной палец на гайтане.

Изяслав пытается сглотнуть, что-то сказать, а я продолжаю:

– Коль Софочка столь к делам безбожным склонна: измена, кровосмещение, разврат… да ещё и сана иноческого порушение… Сам, поди, слышал: клин клином вышибают. Одна чертовщина другой полно брюхо насуёт — глядишь, и чего праведного получится. Тебе — братец. Или — сестричка. Очередные. Из той же печки — свежий пирожок.

И, твердея лицом и голосом, убрав фривольный тон с сальными усмешечками:

– Везти Улиту в Боголюбово нельзя. Это — ей, матери твоей — смерть. А тебе — позор. На всю Русскую землю. Курвин сын, отрыжка похоти. В тайне такое дело не сохранить. Да хоть гридни твои — они её в лицо знают.

Представив подробности доставки экс-княгини в Боголюбово своим отрядом, пребывание её в одной лодке с ним, с его людьми, Изяслав хватается за волосы на висках, таскает себя из стороны в сторону, подвывает и мычит. Можно, наверное, уже выдавать прощальные напутствия, но мне надо ещё один кусочек вложить в эту мозаику.

– Успокойся. Никто про твоё позорное происхождение не узнает. Живи себе, как и жил. Разболтать — некому стало.

Не сразу, но доходит. Он прекращает «вырывать власы и посыпать главу», несколько удивлённо поднимает на меня глаза.

– О твоей тайне знали Кучковичи. Яков, Пётр, Улита. Ещё епископ Ростовский Феодор.

– Как?! Откуда?!

– Оттуда. Почему он её к себе в Ростов в монастырь и прибрал. Братья Кучковичи, после моего посещения Москвы… преставились. Улиту я с Руси убрал, в здешних дебрях спрятал. Ни она — кому, ни ей — кто. Пока ты сюда с дружиной не пришёл — вообще и слов никаких не звучало. А Феодора я вчера казнил.

Парень снова начинает резко бледнеть. Как-то я… раскачал у княжича кровяное давление. Как бы до сердечного приступа не довести. Или, там, инсульта. У молодых такие хохмочки тоже случаются. Хотя, конечно, реже, чем недержание.

– К-казнил?! Еп-пископа?! К-как?!

– По суду. Провёл суд, заслушал свидетелей, объявил приговор, отрубил голову…

– Нет! Неможно! Он же архиерей!

– Хочешь — голову покажу? У меня лесовиков много. Чучельников. Нынче делают. Как лосиную — на стенку вешать.

– Врёшь! Ни один человек епископу главу топором…!

– Сколько ж повторять тебе! Я никогда не вру! Я — не топором. У меня для таких случаев особая машина построена. Гильотина называется. Люди ещё говорят — «врата смерти». Ножик сам собой падает, и бздынь — головёночка в корзиночку…

У Изяслава богатое воображение. Судя по скорости, с которой он метнулся к уже знакомому ведру. А зря — нечем. Кроме стопки водки и желудочного сока…

Как же там, в народных мудростях? — «Не можешь петь — не мучай…». Чего-нибудь.

– Я… мне бы… лечь куда…

– Да уж, совсем скис. Слабенький ты какой-то, Изяслав.

Я внимательно осмотрел мучнисто-бледную физиономию княжича, тощие, подрагивающие под полами кафтана голые ноги в несоразмерных тапках с чужого плеча. Э… с чужой ноги. Вышли-то мы с ним на минуточку. А оно — вона как. Уже, поди, ищут. Надо возвращаться к народу.

– Сейчас идём в баню. Так?

Изяслав замучено кивнул.

– Одеваемся. Топаем к «фурункулёру», вниз к реке. Там — на коней, к Окскому двору, поднимаешь своих, грузитесь в лодии и ходу. В Боголюбово.

– З-зачем?

– Затем. Дела такие складываются, что наших с тобой умов — маловато будет. Надобно твоего отца… э… Когда ублюдок от греха жены в чьём доме живёт — муж еёный ему кем доводиться? Ты ему — приблуда, пащенок, курвино отродье, а он тебе… Не знаешь? Вот и я не знаю. Ладно. Докладываешь ему всё, чего понял. Андрей — муж добрый, государь прирождённый — сообразит, совет даст. Главное доведи: я — Андрею не враг. Против него — не пойду, вреда какого — и в мыслях нет. Софью — приберу в леса. И искать кто будет — не найдёт. От неё звона не случится. Федю Бешеного — я уже. По суду, чистенько: за дела его другие, за грабежи да людей мучения. Нас нынче трое знающих осталось: ты, я и Андрей. Всё.