Борис Батыршин - Крымская война. Соратники [litres]

Ганс Лютйоганн разделял опасения спецназовца, а вот членов машинной команды ничуть не смущала ненадежность этого шедевра стимпанка. Вот что значит технический прогресс – представления о безопасности, что у Белых, что у немца, разительно отличаются от принятых в середине XIX века.

Фро встретила его, как и подобает пиратской подруге, в окружении атрибутов их нового ремесла. Ефросинья Георгиевна Казанкова, любимая племянница графа Строганова, устроилась на широкой кровати посредине капитанского салона. Слева от ложа, на тумбочке, возлежал огромный револьвер «Кольт № 2» тульского производства, а рядом с ним – карманный капсюльный пистолетик с перламутровой рукояткой и поворотным блоком из пяти стволов. В углу – семилинейный кавалерийский штуцер, на переборке красуется темно-малиновый персидский ковер. На нем с изяществом развешено дорогое, в серебре, золоте и каменьях, холодное оружие – кавказские, йеменские и индийские кинжалы, ятаганы, двулезвийные навахи из Толедо, вычурные дамасские сабли. Белых, увидев впервые эту роскошь, удивился, но Фро объяснила, что это – часть оружейной коллекции покойного супруга, взятая в плавание из чисто декоративных соображений. «А кроме того, дорогой, – добавила женщина, – ты сможешь награждать своих воинов этими клинками за храбрость и прочие отличия. На воинской службе они не состоят, ордена и медали им не положены, так пусть будет хоть это! Я знаю греков и казачков – для них хороший клинок лучше любой медали!»

По скромному мнению Белых, от такой награды не отказался бы любой из его сослуживцев. Он долго осматривал сабли и кинжалы, примерял по руке – супруг Фро знал толк в холодняке. Да и сама она оказалась неплохо знакома со смертоубойными игрушками. «Мой бедный муж, как и все конногвардейцы, состоял верным поклонником Белой Дамы». Так в конной гвардии принято называть холодное клинковое оружие…

Но не выставка холодного и огнестрельного металла притягивала взор. На урожденной княжне Трубецкой, а ныне – штатном переводчике «коммерческого копера» «Улисс» был надет легкомысленный дымчато-голубой шифоновый пеньюар, ничуть не скрывавший соблазнительных изгибов владелицы. Покидая салон, Фро накидывала поверх пеньюара роскошный, вишневого шелка, халат, на мостике же предпочитала появляться в мужском платье. А как-то раз она вышла на палубу в пышном платье с турнюрами, фижмами, или как там называются эти рюшечки… И долго стояла у лееров, прикрываясь от солнца бледно-розовым кружевным зонтиком. Служанка принесла с камбуза чашечку горячего шоколада на подносе и стояла рядом, пока хозяйка вкушала десерт.

Для этой девицы (Фро называла ее Анной) отгородили уголок прямо в салоне, и при появлении Белых она немедленно пряталась. Как-то раз, когда беседа приняла несколько игривый характер и Фро уже принялась громко стонать, до его слуха донесся едва слышный шорох за китайской ширмой. Белых подумал тогда, что Анна, должно быть, крепостная – недаром Фро совершенно ее не стесняется, словно римская аристократка, предающаяся любовным утехам в присутствии невольников.

Белых понимал, что их отношения давно ни для кого не составляют секрета. И догадывался, какие разговоры ведутся в кубриках и на полубаке, возле бочки с водой, где разрешено курить. Он, как мог, избегал оставаться наедине со своей пассией, но негодница Фро нарочно провоцировала, вот как сейчас – нацепила пеньюар и строит глазки…

Ну уж нет! Во всяком случае, не среди бела дня…

Белых мысленно выругался (Фро не терпела вульгарностей иначе как в постели) и торопливо захлопнул полуприкрытую дверь. А заодно – погрозил кулаком матросу, замешкавшемуся на ступеньках трапа. Всякий раз, когда он навещал салон, рядом «случайно» оказывался кто-то из матросов. Случайно, так он и поверил…

Полное разложение и крах дисциплины! Одно утешение – на капере порядки не такие строгие…

Ефросинья Георгиевна дождалась, когда закроется дверь, улыбнулась, потянулась по-кошачьи. При этом правая ножка – точеное нежно-золотистое великолепие – вытянулась из-под шифонного покрова. Белых сто раз говорил, что на боевом корабле ни о каких амурных играх и речи быть не может, и всякий раз она отвечала томным, с легкой хрипотцой, голосом: «Ах, оставьте эти глупости, Жорж! Великий Нельсон приводил на свой флагман леди Гамильтон, и это не мешало ему побеждать!»

Над головой по настилу полуюта загрохотали башмаки. Часто, громко забила рында. Без стука распахнулась дверь:

– Кирие, вас требуют на мостик! Вапора османская!

Ожила висящая на плече рация:

– Снарк, это Вий. На «Фуруне» две отметки, крупные суда. Дистанция пятьдесят пять кабельтовых, только-только вырезались из-за мыса. Наш фриц… в смысле Ганс, велел сыграть тревогу, выбирайся…

– Иду, – коротко бросил Белых и отключился. Выходя, он обернулся: ну конечно, Фро и не думала прикрыться: проказливо подмигнула, сделала ручкой, не забыв при этом повернуться так, чтобы вошедший, семнадцатилетний парнишка-грек, смог разглядеть не только ее ножку. Капитан-лейтенант едва не взашей выпихнул сопляка из салона и потопал на мостик, чувствуя себя полным идиотом.

Севастополь.

2 октября 1854 г.

Мичман Красницкий

Федя Красницкий пошел в Морской корпус, следуя семейной традиции. А что делать, если не одно и не два поколения семьи верой и правдой служили под Андреевским флагом? Но сердце у младшего сына капитана второго ранга Красницкого не лежало к карьере морского офицера. С младших классов гимназии он мечтал об университете, видя себя археологом, новым Шлиманом или, на худой конец, автором «Истории государства Российского». Но так уж сложилась жизнь – Санкт-Петербург, младшие, потом специальные классы Морского корпуса, гардемаринские нашивки, палаш, впервые надетый в город по случаю тезоименитства… На корабельной практике Федя увлекся гальванической техникой и минным делом, но страсть к истории осталась жить в бывшем гимназисте – а потому однокашникам по корпусу, а позже и сослуживцам не приходилось гадать, что подарить ему на день рождения или, скажем, на Рождество. Конечно, книгу! А лучше – альбом с литографиями или фотографическими снимками, изданный к какому-нибудь памятному событию. Так, на прошлый день рождения таганрогский дядюшка прислал дорогому Феденьке альбом, выпущенный Военным ведомством по случаю шестидесятилетия Севастопольской осады. Толстенный том, переплетенный в зеленый бархат, содержал сотни фотографий и дагеротипов, сделанных французскими и британскими репортерами в Крыму. Лагерь в Евпатории, Балаклава, поля сражений, осада… Заключительный раздел содержал виды Севастополя после падения города. Обрушенные стены, разоренные батареи, избитые ядрами дома, зияющие окнами без стекол, и снова – руины, руины, руины…