Леонид Поторак - Странные сближения [Полная версия]

Ещё несколько ударов; Раевский больше не стонал. И — напряжённые до предела чувства ни с чем не спутают этот звук — обрывающийся скрип металла о металл.

Турок скрестил перед ним два ножа и чиркнул лезвиями.

А.Р. будет молчать. Даже когда ножи прорежут кожу…

Пушкин вдруг отчётливо увидел самого себя — сидящего на полу со сведёнными за спиной руками, комнату, тела Карбоначчо и Бурсука, привязанного к люку Липранди, Волошина, ворочающегося рядом.

«Умираю, что ли?» — подумал он.

Между нами и турком шагом семь, до окна четыре шага, до двери десять. Но зачем я об этом думаю, я же связан?..

Что-то было в этом видении, в этом запечатлённом улетающей душой плане. Что-то необычайно важное, но на первый взгляд неприметное.

Что же?! В груди Карбоначчо нож, но до него не дотянуться. На трупе гайдука нет даже кинжала — его забрал себе мерзавец-ямщик. Липранди еле дышит… Мы с Волошиным…

— Пушкин!

Душа Александра зависла над столом.

Волошин всё шуршит ногами о свою щепочку. Стоп-стоп-стоп. Колени Волошина видны над перекладинкой меж ножек стола. Значит, он упирается в стену пятками, а ноги его согнуты в коленях.

— Пушкин…

Стена!

— Раз, — вслух сказал Пушкин.

Лже-ямщик повернулся к нему.

Какой вес выдержу? И как быстро смогу двигаться? Неужто думаю, что уйду от пули?

— Два, — (Волошин, думай о том же, о чём и я!!!)

И Волошин не подвёл, сжался, подтягивая ноги как можно ближе к себе.

Что-то сейчас творят с А.Р.?

— Три!

Пушкин рванулся, натягивая верёвку, уже внутренне замирая от того, что стол так и не движется с места. И в это время сжатый, как пружина, Дмитрий Волошин, выплеснув силу, о которой он, скорее всего, и сам не подозревал, оттолкнулся ногами от стены.

Вперёд! — Стол поднимается с одного конца, подброшенный выпрямленными ногами Волошина — сколько пудов может поднять человек? Не думать об этом! — разогнуться! — нет невозможного — стол переворачивается, повисая над спиной Пушкина, где-то очень высоко болтается Волошин — ножка выскальзывает из верёвки, спутавшей руки — турок поднимает голову — вперёд! — всю злость, весь страх, всё отчаяние в этот бросок! — стол готов обрушиться на голову, Волошин орёт, но руки его уже скользят по ножке вниз, и, наконец, веревка соскакивает — турок стреляет навскидку — сколько у нас там времени? Секунда ещё не кончилась.

…Энное количество лет назад молодой Липранди дрался на дуэли со шведским офицером Бломом. Этот Блом был на голову выше и в полтора раза шире Ивана Петровича, человека вообще-то немаленького. И силы в шведе хватало с лихвой на… ну, не десятерых, но уж наверняка троих таких, как Липранди. В придачу к этому шпаги из выданной соперникам пары были огромными, с длинной тяжёлой рукоятью и гардой, вполне подходящей шведу, но рука Липранди легко уместилась бы под ней трижды.

И вот, когда всё было уже решено, и раненый Липранди пятился, едва успевая защищаться, он разозлился. А когда Липранди злился, он мог поступить двумя способами: сесть писать в дневник новую страницу (это его всегда успокаивало) или убить к чёрту.

В очах у Ивана Петровича потемнело, а вновь зажёгся свет в то мгновение, когда рука Липранди, кажется, без участия своего хозяина отвела шпагу противника высоко вверх, клинок заскользил, высекая искры, по вражескому оружию, и громоздкая гарда шпаги Липранди с немыслимой силой врезалась в висок проклятого шведа. Швед выжил, но встать смог только на следующий день.

Так что Иван Петрович очень хорошо знал, на что способен человек, загнанный в угол. И сейчас, лёжа на крышке люка, Липранди открыл заплывающие глаза и увидел, как Пушкин, маленький и страшный, встаёт во весь свой потешный рост, поднимая на плечах и перебрасывая через голову громадный дубовый стол с привязанным к нему человеком. Что ещё произошло в этот короткий миг, Иван Петрович в точности не разглядел. Стол вдруг отделился от привязанных к нему людей и полетел в ямщика; тот выпалил в самую середину несущегося к нему тёмного прямоугольника, будто пуля могла остановить таран.

Ямщика смело и отбросило к стене. Ружьё выпало у него из рук и, ударившись об пол, выстрелило из второго ствола. Труп Карбоначчо содрогнулся, и на доски пролилось ещё немного крови.

Застонал, поднимаясь, пришибленный Волошин.

…Знал Липранди и другое; то, о чём не любил рассказывать, вспоминая давнюю дуэль. После того, как Блом рухнул, выронив шпагу, Липранди под крики «bravo! bravo!» огляделся, величественно расправил плечи и свалился в обмороке рядом с поверженным шведом. В критические минуты тело отдаёт резервы, но и спрашивает потом втридорога.

Выбежавший из ямщицкой Исилай остановился, глядя на грозного маленького Пушкина, стоящего перед ним с искажённым лицом.

— Сдавайся, скотина, — сказал ему Пушкин и лишился чувств.

— Прф, — печально вздохнул Липранди, ворочаясь на полу.

— Он прав, сдавайся, — Волошин стоял, не обращая внимания на кровь, капающую с порезанного запястья, и целился в турка из дуэльного пистолета английской работы, украшенного серебряной вязью — жемчужины коллекции Карбоначчо.

«Однако» — подумал Липранди, не подозревая, как далека развязка.

— Не стреляйте, — с трудом выдавил Пушкин. — Его нужно в Кишинёв… К Инзову…

— Зачем к Инзову? — удивился Волошин.

Нам не суждено узнать, что мог бы ответить Пушкин, ибо произнесённая фамилия генерал-губернатор вызвала неожиданные и роковые последствия.

Атаман Кирилл Бурсук получал удары и похлеще. Жизнь вообще часто и с удовольствием била его по голове всем, что окажется поблизости: кулаком врага, доской, камнем, низким потолком, бутылкой, а теперь ещё и ядром. Очнулся атаман лёжа в неудобной позе, без кинжала и с болью в голове. Само по себе, ничто из этого не улучшило ему расположения духа, так в добавок первым, что услышал Бурсук после возвращения в мир живых, были слова:

— Зачем к Инзову?

«Инзову! Инзову!нзову…ву…ву…у!..» — медным дрожащим эхом прогремело в ушибленной голове атамана. И, ещё не обретя способность мыслить, но преисполнившись жаждой мести, Бурсук вскочил на ноги, схватил лежащий неподалёку карабин и, широко размахнувшись, снёс прикладом Волошина, имевшего несчастье произнести слово «Инзов». Слово это было для гайдука с недавних пор связано исключительно с разочарованием и предательством.

«Однако» — снова подумал Липранди, когда Волошин вылетел из его поля зрения.

Воспользовавшийся этим Исилай тотчас поднял пистолет и, пинком отшвырнув подползающего к нему Пушкина, первым делом выстрелил Бурсуку в лоб. Брызнуло алым; с комода поднялась пыль; замявкал, прячась куда-то под кресло, всеми позабытый Овидий.