Юрий Рудис - Хроники Порубежья

— А все уже было, — так же легко ответила женщина, словно не она каких-нибудь четверть часа назад стонала, распростершись под его тяжелым телом.

— Так уж и всё? — усомнился Иван, но ответить ему было уже некому, женщина ушла.

Конечно, свою несвоевременную прыткость на фронтах сексуальной революции, давно, еще на заре его биографии, казалось бы, отгремевшей, можно было оправдывать командировочным синдромом, то есть, отдалением от семейного очага и возникшим от этого чувства вседозволенности, а так же тем, что обстановка на театре настоящих, а не в переносном смысле, боевых действий влекла за собой небывалую простоту нравов. Но прочее не поддавалось никакому, даже такому хлипкому, разумному объяснению. Оставалось предположить, что наследство Волоха не миновало и самого Ивана. Но каким образом?

Об этом Иван и гадал, уставясь на Дашу округлившимися от напряженной работы мысли глазами.

— Чего замолчал, Иваныч? — наконец спросил Митька, наскучив долгим молчанием.

— Задумался, — буркнул Иван, приходя в себя. — Ладно, все равно мы тут ничего не надумаем. Варианта нет. Только чую я, что эта колдовская сила еще себя окажет. А к добру или к худу, того не ведаю.

И еще, ребята и девчата. Я тут вижу, что между вами что-то разладилось.

— Видишь? — холодно переспросила Вера.

— Вижу, да. Так вот, думаю, ничьей вины в том нет. Та сила, которая вас друг к другу притиснула, теперь вас же друг от друга и отталкивает. Действие равно противодействию, кто физику знает, должен понимать.

Любовь же, она как танец, шаг вперед, два шага назад. Один напирает, другой уступает, и обратно. Отступавший напирает… напирающий отступает, так и прикипают. А если оба напирают, то чего уж. Звук, конечно, громкий и чувство яркое, но только кончается это быстро.

Потому, не гоните лошадей, чтоб, значит, без эксцессов. А то начнете сейчас виноватых искать.

Иван замолчал, вытер шапкой выступивший на лбу пот и повторил. — А виноватых нет.

— Спасибо, утешил, — сказал Митька. — А нам-то что делать?

— Ничего не делать. Не наш ход, ребята.

— А чей же тогда, дядя Ваня? — спросила Даша.

Иван уставший от разговора, как от тяжелой работы, так словно всю дорогу рыл какую-то бесконечную траншею, подозревая в словах Даши подвох, нехотя повернул к ней голову. Но девушка смотрела серьезно, и тогда Иван так же серьезно ответил. — Не знаю, Даша. Но по всему так получается, что нынче ход за нашим воеводой.

Воевода Воробей поднял веточку и, разровняв песок ладонью, принялся чертить на нем. — Буджаки шли так. Вот, — он провел извилистую черту, — стало быть, порубежье, так вдоль него. — Он показал, как шла кавалерия степняков, словно разделочным ножом вспарывая границу готфских владений. — У Червень-города они встали, — кончик ветки с силой копнул песок, обозначая местоположение Червень-города, судьба которого доселе оставалась неизвестной. — И уже от него кинулись всей силой на Залесье, а нам досталось, можно сказать, охвостье.

— Почему ж так? — недоверчиво глядя на песочную карту, спросил Плескач.

— Не почему, а радоваться надо. Потому что, кабы не это, то тут бы под каждым деревом сидело по буджаку, а под которыми и не по одному. Выдричам же и охвостья с лихвой хватило.

— Кончились выдричи, — кивнул Ясь.

— Что мелешь, парень? — обиделся старшина Плескач. — Я еще жив.

— Ну, это дело поправимое, — философски изрек Воробей, подмигивая Ясю. — К тому же, какой ты выдрич? Ты, Плескач, лесовик. А вас, лесовиков, и в хорошие времена мало кто за выдричей считал, теперь же и подавно.

В словах Воробья была определенная доля правды. Формально род лесовиков принадлежал к племени выдричей, поэтому они неизменно присылали своих людей на общую сходку, но этим их участие в жизни племени и ограничивалось. Образовались же лесовики несколько поколений назад, в лихие времена готфского завоевания, когда в вдребезги разбитым выдричам пришлось сложить оружие перед войском готфского рекса Фелигунда. Но сложили оружие не все. Небольшая часть самых отчаянных прорубилась сквозь железные шеренги готфских полков и забилась в глухой угол Замлынских лесов, отгородившись ими как стеной от всего света. Потомками этой горстки недобитков и были лесовики, как их с тех пор стали называть. Так они и жили, недосягаемые для всякой власти, промышляя охотой и бортничеством. Однако вездесущие буджаки добрались и до них. Прикинув, что на этот раз отсидеться в глухомани не удастся, лесовики в одночасье снялись, и старшина Плескач повел их на север. Они перекинулись на другой берег Млочи, туда, где в деревянных городках жило сильное племя любовян, и обнаружили, что оно уже под буджаками. Это обстоятельство не смутило Плескача, захватив врасплох, он поголовно вырезал гарнизон захватчиков в главном городке любовян, побрал всех, какие попали под горячую руку, лошадей и, посадив своих людей на телеги, пошел левобережьем, снова на север. И, сам того не ведая, попал в кашу, круто заваренную здесь Воробьем, против которого со всех сторон стягивались многочисленные отряды степняков. Последовало несколько схваток с переменным успехом и, наконец, Плескач снова ушел в леса, где и наткнулся, неделю назад, на Воробьеву дружину.

Людей у Воробья было больше, а главное, молва о его делах гремела по всему краю. Поэтому Плескач, поразмыслив, признал его за старшего, оговорив, впрочем, известную свою самостоятельность.

Воробью такое пополнение было кстати, однако, насчет лояльности лесовиков он не питал лишних иллюзий, зная их переменчивый и гордый нрав.

— Ладно, — сказал воевода. — Кто выдричи, а кто лесовики, будем разбираться в Речице. Но туда надо еще дойти. Вот она, Речица, — Воробей положил плоский камень возле извилистой черты, обозначавшей Млочь. — Вот, стало быть, мы тут, — он снова копнул прутиком, взрыхлив песок. — А вот тут лес уж кончается, — еще одна черта, на этот раз поперечная, украсила чертеж. — Дальше до самой крепости голое место. Вот на этом самом месте и ждут нас буджаки.

— Сколько? — спросил Плескач.

— Немного, тысячи полторы. Обойти их не получится.

— Мне-то про тебя другое говорили, — подивился Плескач. — Никак боишься чего? Размечем как солому.

Ясю такая речь показалась обидной и он окинул неприязненным взглядом скорого на язык старшину, но ничего не сказал. Воробей же, почесал бороду, вздохнул, и произнес увещевательно. — Не размечем, Плескач. Это не та шваль, с которой ты имел дело. Это коренное войско, они твоих звероловов перещелкают на раз. Но пусть о них у тебя голова не болит. У тебя будет другое поприще. Смотри, — Воробей снова склонился над своим чертежом. — Это бы все ничего, но за нами по берегу идет еще один загон, и он никак не меньше того, который перед нами. А скорее и побольше. Вот здесь ты его встретишь. С одной стороны топь, с другой — река, тут им деваться некуда. Станешь на засеках и будешь держаться до моего слова.