Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

— Что? — взревел Селифан, входя в генеральскую роль. — Как смеешь ты меня с каким-то мавром сравнивать! Задушу, — добавил он сообразно мизансцене, в коей они в данный момент оказались, и захохотал.

Селифановой шутки смотритель не понял, так как Шекспира не читал, да и не до Шекспира ему было.

— Простите, ваше превосходительство, — проговорил он, — не точно выразился. Он во всем черном был, а так… лицо белое, усы только и бакенбарды черные.

— А не путаешь? Может, крашеные?

— Нет, не путаю. Природный цвет.

— Не прихрамывал?

— Нет, шустрый был… вроде вас, — осекся смотритель. — Все стращал. Откуда-то узнал, что мы тут, — кивнул головой на Семена, — проделываем. Вот и застращал. В полной его власти я оказался. Приказал фельдъегерских лошадей поить водкой ихней, но меру чтобы в два раза уменьшил.

— Уменьшил?

— А как не уменьшить?! Виселицей пригрозил!

— И больше он к тебе не приезжал?

— Нет.

— Так, — насупился Селифан. — О чем с тобой тут толковал… никому! Понял? — И брезгливо отшвырнул от себя смотрителя.

— Как не понять, ваше превосходительство!

— И вот еще что, — уже в дверях проговорил Селифан, — Если вдруг он объявится, то в Москву немедля депешу на мое имя. Генерал-аншефу Селифанову!

— Непременно! — возликовал смотритель. — Непременно! — И рухнул на табурет.

Через час, купив водки в трактире, Селифан с Семеном возвратились в имение Пульхерии Васильевны.

Разумеется, Селифан приказал и Семену молчать о всем случившемся. Пригрозил Сибирью. «А так, — оглядел он при этом Семена с ног до головы, — может, помилую». И душа у конюха ушла в пятки. «Это в каких же таких тогда страшных чинах пребывает курносый, бритый наголо, барин? — подумал он со страхом. — Если сам генерал-аншеф Селифанов за кучера у него!»

Да, курносый нос Порфирия Петровича многих, и не таких олухов, как Семен, заставлял призадуматься. Нос у капитана артиллерии в отставке был, действительно, императорский, и отчество, Петрович, соответствующие. Не иначе как… Сам… инкогнито!

Сие сходство с императором было лестно, что грех таить, для Порфирия Петровича, но и опасно. Того и гляди — в самозванцы угодишь! А с самозванцами на Руси, сами знаете, как поступали.

На следующий день Порфирий Петрович с Селифаном отбыли в Париж!

Конечно же не в Париж.

Это только для Пульхерии Васильевны Порфирий Петрович отбыл туда. Помните, какую историю он о себе для нее сочинил? Да и, по правде говоря, капитан артиллерии в отставке еще толком сам не знал, куда он отправился тем пасмурным зимним утром. Могло случиться и так, что дело о двадцати пяти пропавших фельдъегерях забросит его в Париж — и черт знает еще куда!

Прощание с Пульхерией Васильевной было коротким, но сердечным. Капитан в отставке обещал на обратной дороге из Парижа в Петербург непременно заехать к очаровательнице и уж тогда решительно объясниться.

Ротмистр Марков был оставлен на попечение Матрены. Кстати, недоразумение с тремя штофами водки разрешилось легко. Всему виной был лунатизм драгуна, о котором всем и объявила Матрена, когда стали выяснять с пристрастием, кто украл водку? Это в нем, по ее словам, в лунатизме пребывая, он взял ее из дорожного сундучка Порфирия Петровича. Неясно было только одно: как он смог в лунатическом своем состоянии открыть без ключа этот сундучок? Ведь замок был секретнейший! И откуда этот лунатизм объявился вдруг у ротмистра? Вроде бы от белой горячки Матрена его взялась лечить. Впрочем, Порфирий Петрович не особенно сильно и долго ломал над этим голову. Головоломок и без того хватало.

— Так что, барин, — обернулся к Порфирию Петровичу Селифан, когда их тройка подъехала к съезду на большую дорогу, — в Париж али сразу в Петербург за наградами?

— В Торжок, — ответил Порфирий Петрович и добавил: — Распустил я тебя, Фигаро!

Действительно, распустил. А как не распустить? Селифан же распутал всю эту дьявольскую паутину, сотканную человеком в черном, пока он, Порфирий Петрович, лежа на диване, отходил от любовного угара.

— Правильно… в Торжок надо ехать. Он как раз нам по пути в Париж, а за наградами в Петербург нам еще рано, — насмешливо согласился Селифан.

— Уймись! — простонал Порфирий Петрович. — Виноват, влюбился. Что тут поделаешь?

— Было бы в кого влюбиться?! — презрительно сплюнул Селифан.

Минуло столько лет, а он себя все еще представлял за дядьку, приставленного к Порфирию Петровичу — малому неразумному. Но что удивительно! Порфирий Петрович почти всегда соглашался с этим. Но тут был особый случай — и капитан в отставке вышел, так сказать, из себя и заорал на Селифана:

— Ты бранись, но знай меру!

— Молчу, — поспешно ответил Селифан: понял, что перегнул палку, — и целый час они ехали в полном молчании.

— Я вот о чем думаю, Порфирий Петрович, — наконец заговорил примиряющим тоном Селифан. — Куда они лошадей дели? Ведь это целый табун! Шутка ли, семьдесят пять голов. Их в стогу сена как иголку не спрячешь! Кормить их, к тому же, тем же сеном надо. А, Порфирий Петрович?

— И овсом! — не сразу отозвался Порфирий Петрович и продолжил: — Расспросить в Торжке надо будет: не продавал ли кто недавно лошадей… или сена с овсом не покупал ли кто много?

— И в полку нашем надо расспросить.

— Почему в полку? — удивился Порфирий Петрович.

— Потому, — наставительно ответил Селифан, — что полк наш под Торжком стоит.

— С чего ты взял, что он под Торжком стоит?

— Давеча, когда через Торжок проезжали, я знакомого фейерверкера Дубова встретил. Он и рассказал.

— Так что же ты раньше не сказал, ирод?

— Хотел, да забыл. Да и некогда нам было. Думал, на обратном пути вам сказать. И сказал.

— Ну, Селифан! Ну!.. — только и смог выговорить Порфирий Петрович. — Ты у меня когда-нибудь получишь, Фигаро!

— Порфирий Петрович, гляньте-ка вправо! — остановил поток его брани Селифан. — Не ровен час, разбойники. Вон как на нас скачут!

Вдоль дороги шло поле, и по нему, наперерез их тройке, скакало три всадника.

— Эй, родимые, — стеганул кнутом лошадей Селифан, — не выдайте! — И тройка понеслась.

Прибавили и всадники.

— Пистолеты под сундучком, — напомнил Селифан Порфирию Петровичу, где хранились пистолеты, но капитан и без напоминания уже достал два пистолета — и неотрывно смотрел на всадников, готовый в любую минуту выстрелить. То, что это были разбойники, он не сомневался. И намерения у них были самые серьезные. Их лица, укрытые по самые глаза треугольниками черных платков, были в том же самом сосредоточенном ожидании того момента, когда можно будет выстрелить из разбойницких мушкетов.

«Выстрелю, когда различу их глаза, — решил для себя Порфирий Петрович. — Только бы проскочить то место».