Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

Наверное, Марков хотел специально разминуться. Где-нибудь в кустах прятался, ждал, когда Ипполит Балконский к князю уедет.

Уехал — драгун в дом к нему и нагрянул, чтобы с Парашей поговорить. Правда, дело у него и к графу было. Но об этом потом.

А о том разговоре, что между драгуном и Парашей произошел, я сейчас расскажу.

— Я знал вашу покойную матушку, — сказал ей драгун печально, а ухмылку в своих черных усах спрятал. — Отчасти я виновник вашего, Прасковья Ивановна, несчастья. Но ведь бывает и так! Небо пасмурное, осень, дождь вторую неделю льет — и вдруг солнце сквозь тучи пробьется — и сердце оживает! И у вас есть это солнце. Ваша любовь к князю Андрею. Она пробьет эти черные тучи ненастья и несчастья!

Вот ведь в какие поэтические аллегории взмыл… подлец! Нет, чтобы проще сказать: «Я вашу матушку заживо спалил!»

— Вы шутите, ротмистр? — насмешливо возразила ему Мария. Разговор происходил в ее присутствии.

— Нет, не шучу! — ответил ей Марков, посмотрел на Парашу — и воскликнул: — Я не понимаю! Вы разлюбили князя Андрея? Почему?

— Нет, не разлюбили! — ответила за Парашу Мария. — Это он разлюбил.

— Разлюбил? Не поверю!

— А то, что он с конногвардейцем Бутурлиным учинил, как вы объясните? За что он из Москвы генерал-губернатором Ростопчиным выслан?

— Он учинил? Он выслан? — захохотал Марков. — Так, значит, московская сплетня уже и до вас дошла. Прасковья Ивановна, — заговорил убежденно драгун, — не верьте этой сплетне. Я служу у графа Ростопчина. Мои сведенья из первых рук. Не высылал его губернатор. Скажу даже больше, хотя это тайна великая. Князю Андрею поручено графом Ростопчиным секретнейшее дело. Ради этого дела он пожертвовал своей репутацией, но не своей любовью к вам, Прасковья Ивановна. Да вы лучше меня это знаете. Он же вам письмо написал. Непременное условие — вас, Прасковья Ивановна, в это дело посвятить, князь Андрей губернатору выставил. Неужели вы письмо это от него не получили?

— Мари! — тихо, но твердо сказала вдруг Параша. — Вели заложить тройку. Я еду к князю Ростову.

— И я еду с вами! — несказанно обрадовался драгун.

Наконец-то! Не с американцами, так с Парашей он попадет в поместье князя. Для этого он приехал сюда — и затеял этот разговор с Парашей.

А в это время около возка, уже догорающего, американские воздухоплаватели остановились.

— Боб, смотри, — проговорил Дик, — и на русских дорогах, как у нас на Диком Западе, грабят, убивают, жгут. Только зачем мертвых жечь? Не понимаю!

— А живых, Дик, ты считаешь, — спросил резонно Боб, — жечь можно?

— Так живые разные бывают.

— И мертвые тоже разные. Этот, видно, важным был. Смотри, сколько вместе с ним на тот свет людей отправили.

— Похоронить бы надо.

— Кого? Этот до пепла уже сгорел. А этих сами русские похоронят. Поехали, Дик. — И они поехали.

Через полчаса дорогу им перегородил шлагбаум. Из будки вышел черкес. Дик ему письмо, что Ростопчин им вручил, отдал. Черкес письмо, нет, не прочел, по-русски он не читал и не говорил. Просто на княжескую подпись посмотрел, узнал — и шлагбаум поднял. Что-то гаркнул на своем, на черкесском, гортанно. Но Дик не торопился проезжать. Очень ему кинжал на поясе у черкеса понравился. И он решил его купить или выменять.

Дитя американских прерий достал из своего кармана свой американский доллар, показал его черкесу и сказал на скверном английском, т. е. на своем американском языке:

— Хорошая цена за твой кинжал!

Дитя Кавказских гор отлично американца понял — и разразился диким хохотом и кавказскими ругательствами.

— Ты его оскорбил, Дик, — перевел Дику его друг Боб, так как понимал черкесский язык. Был у него один знакомый черкес в Америке. Замечу, кстати, что Боб говорил на отличном английском, т. е. на скверном американском языке, и производил впечатление, откровенно говоря, европейского человека — и одет был соответственно — по последней парижской моде. К тому же он был племянником первого президента Соединенных штатов.

Как свела его судьба с этим неотесанным парнем — Диком Рузвельтом? — не понятно! Хотя, конечно, если учесть, что Дик прямой потомок президента США, и президента легендарного, то, думаю, ясно, что не случайно их свела судьба.

— Если ты еще ему свой грязный доллар предложишь, — продолжил переводить Боб Дику, — то он тебя этим кинжалом и зарежет!

— А что он хочет за свой кинжал?

— Лошадей они любят, Дик!

— Хорошо, — согласился Дик. — Скажи ему, что пусть любую выбирает.

— Он хочет всех — за свой кинжал.

— Пусть всех забирает! — отчаянно махнул рукой Дик. Лошадей ему было не жалко. Лошади были не его, а казенные — русские — графа Ростопчина.

— Он согласен. Выпрягай их, Дик.

— Как выпрягай? Нам же еще ехать! Доедем, тогда отдадим ему лошадей. Скажи ему, Боб.

— Требует, чтобы сейчас мы ему его лошадей отдали!

— А спроси его, Боб, не одолжит он нам своих лошадей до князя доехать? Я ему свой нож складной отдам.

Черкес согласился. Дик отдал ему свой складной нож, забрал кинжал — и они поехали дальше.

Как только они переехали ров, тут же к ним подскочил другой черкес — и стал лошадей выпрягать.

Гортанно смеясь, он хлопал по лошадям ладонью и цокал языком. Боб объяснил Дику, что этот черкес — младший брат того черкеса у шлагбаума. Мол, брат ему велел забрать у американцев этих лошадей и к нему домой отвести.

— Они что, Боб, заранее знали, что я лошадей на кинжал выменяю? — удивился Дик.

— Выходит, что знали! — ответил озадаченно Боб и воскликнул: — Удивительная страна. Все знают заранее. Великое у такой страны будущее! — И они с Диком пошли пешком к княжескому дворцу.

Всего ничего было идти — версты четыре. Разумеется, их обогнала тройка и графа Балконского — и вторая тройка, на которой за кучера лихо ехал драгун Марков.

— Эй, воздухоплаватели! — крикнул он им. — Посторонись. Оглоблей зашибу!

Они посторонились, но все равно комья снега полетели из-под копыт им в лицо.

А в это время в их вещах, что они оставили в санях, Христофор Карлович рылся. Для этого и проделана была с ними эта штуковина с обменом лошадей на черкесский кинжал.

Если бы Дик на кинжал не польстился, Христофор Карлович что-нибудь и позатейливей придумал, чтобы они пешочком и налегке до княжеского дворца прошлись.

Не пришлось позатейливей тайной канцелярии придумывать — уж очень прост был Дик Рузвельт. Попался на серебряный блеск черкесского кинжала — как..! Сравнение не будем приводить. Ведь не он попался — а кто-то другой.

А Дик весело насвистывал американскую песню «В Канзас, в Канзас уходит дилижанс!..» и шел по русской дороге. Комья русского снега, конечно, были не сахарными и навозом лошадиным попахивали, но ему, американскому парню, не впервой навоз этот нюхать. Что в Америке, что в России — он одинаково пахнет!