Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

Американец посмотрел на ее роскошное тело — и ничего не ответил.

— Неужели, — продолжила она, — ваши американки лучше нас? — И обняла его Пульхерия Васильевна — и крепко, до дрожи своей жаркой и ознобной (во, как!) поцеловала. — Разве они могут так целовать?

— Но — но, — отстранился от нее Дик. — Русские бадьи так скоры на любовь. Мой мустанг за тобой не поспевает!

— Мустанг? — поняла его американский лепет Пульхерия Васильевна — и весьма больно ухватила его «мустанг». — Что ж он у тебя такой квелый? Вот мы его сейчас на дыбы поднимем!

— Но-но! — закричал Дик дико по-русски: — Больно!

— А мне, Порфирий Петрович, разве не больно было, когда ты со своим Селифаном в горнице передо мной комедию свою стали ломать? — гневно спросила она его.

— Пульхерия Васильевна, так вы нас узнали? — со слезами на глазах проговорил Порфирий Петрович. — Прости! — И его «мустанг» встал на дыбы — чуть не до кратера ее пупка подпрыгнул.

— Конечно, узнала, как вы из саней вышли — я к тебе и выбежала. Думала, обрадуешься. А ты… — Ее сахарная грудь тяжело ударилась в его подбородок — и затрепетала.

— Прости-прости, Психея моя, Афродита, Пульхерия моя ненаглядная! Прости. — Покрыл поцелуями ее дивное тело Порфирий Петрович. На колени встал — нос свой в ее сокровенное, женское, уткнул.

— Бог простит! — засмеялась Пульхерия Васильевна. — А мы давай с тобой будем мыться… как тогда… помнишь?

— Помню! — ответил Порфирий Петрович — капитан артиллерии в отставке.

Повторяться не буду. Перечитайте, если хотите, главу восьмую первой части моего романа. Кстати, когда они тогда в баньке любви предавались, в дорожном сундучке Порфирия Петровича Матрена секретные документы искала, а драгун Марков из-под своих пьяных век на нее смотрел.

— Что, Матрена, нашла секретные документы? — спросил он ее и засмеялся. — Так нет у него никаких секретных документов. Он по другой, сыскной, части. Розыск он пропавших фельдъегерей ведет!

— Ой! — вскрикнула она. — Как ты меня испугал.

— Тебя испугаешь, — усмехнулся драгун. — Водку мне отдай, а то боюсь, что действительно белой горячкой заболею. Да пошли человека к графу Балконскому. Вот это письмо пусть он ему передаст. — Отдал Матрене драгун письмо.

— А что в нем?

— Не все тебе следует знать! — ответил ротмистр Марков строго. — А когда Порфирий сыск учинит, кто его водку украл, скажешь, что я… Соври, что в лунатизме я у него ее стащил. Поняла? А вот второе письмо твой человек пусть в Тверь к полицмейстеру отвезет. Немедля! А то нам всем от Порфирия Петровича гибель придет. Поняла?

Всех обыграли граф Ростопчин и Порфирий Петрович, всех за нос обвели — и генерала Саблукова, и графа Аракчеева — и даже меня!

А где же тогда настоящие американцы — Боб Вашингтон и Дик Рузвельт? А нигде! Их вовсе не было. Придумали их капитан в отставке и граф Ростопчин.

Французский изобретатель Леепих, действительно, был, а вот продолжение воздушного анекдота для графа Аракчеева наши, воистину, русские «воздухоплаватели» сочинили! И про мумию Порфирия Петровича сочинили, хотя, конечно, мумия, т. е. восковая фигура Порфирия Петровича была изготовлена для отвода глаз.

Потому такой маскерад граф Ростопчин с Порфирием Петровичем и устроили.

Посвящен ли был в этот маскерад драгун Марков? Посвящен, к сожалению. Но вот ведь какая закавыка, господа читатели, он их никому не выдал.

Почему не выдал?

Некогда ему было — да и на Пульхерию Васильевну понадеялся. Но ведь и она, кажется, тоже его не выдала. Влюблена была в Порфирия Петровича.

И все-таки кто-то Порфирия Петровича и Селифана выдал старому князю?

Кто?

Знаю — и скажу.

Жаннет их выдала. Вот кто!

Помните, она к старому князю в кабинет зашла и долго с ним там разговаривала. Ну и сказала, кто к нему под личиной американцев приедет.

Впрочем, кроме любви, было тут еще что-то такое, что для меня до сих пор тайна великая.

А как попалась Пульхерия Васильевна в английские сети, сейчас вам расскажу.

Это произошло весной 1804 года.

Очередная тройка пьяно рухнула возле придорожной баньки — и три голых девки закружили свой «весенний» хоровод вокруг Человека в черном.

Естественно, он не устоял — и с превеликим удовольствием позволил увлечь себя…

Отменно с ними в той баньке «попарившись», он пошел Пульхерию Васильевну благодарить.

Пушистые его черные бакенбарды выражали, обманчиво, его эту благодарность, потому что глаза у него были холодны до нельзя — и по-английски надменно выгнут был в улыбке рот.

— Мадам, — сказал он ей неожиданно грозно, — у меня есть неопровержимые доказательства, что вы со своей Матреной отправили на тот свет вашего мужа — майора Коробкова. Вот его письмо, где он перед смертью своей написал об этом. Узнаете его руку? — И он из своих рук показал письмо Пульхерии Васильевне.

— Это ложь! — задохнулась от гнева Пульхерия Васильевна. — Он умер от турецкой пули.

Человек в черном убрал в карман письмо и ядовито заметил:

— От пули, мадам, он не сразу умер. Его фельдшер лечил. А снадобья тому фельдшеру кто приготовил? Матрена ваша! Тому тоже есть свидетельство. Вот признание фельдшера, чем он лечил вашего мужа. — И он достал следующий листок. — Зачитать — или вы сразу признаетесь? Если нет, то мы Матрену допросим. Так как, мадам?

— Что вы от меня хотите? — тяжело вздохнула Пульхерия Васильевна.

— Сущий пустяк, мадам, я от вас хочу. — И он рассказал, что ей должно, английской шпионке, делать!

Был ли граф Ипполит Балконский тем злодеем, т. е. тем Черным человеком, что Пульхерию Васильевну шпионкой английской сделал, а потом приказал выдропужскому станционному смотрителю поить фельдъегерских лошадей водкой лошадиной?

Разумеется, нет.

Почему?

Во-первых, граф дипломат во всех смыслах этого слова, к тому же, замечу вам, дипломат русской школы.

Не буду говорить, что значит — дипломат русской школы! Толком сам не знаю, что под этим подразумевается.

Во-вторых, дипломатом он был не ахти каким. В послы он так и не выбился. Выполнял некие мелкие технические поручения. Чуть ли не за обыкновенного писаря его при нашем посольстве в Лондоне держали. Почерк у него был необыкновенный. Любую руку, как говорится, мог подделать.

Одним словом, каналья, а не дипломат!

Да, каналья, разумеется, может быть, — обязан быть злодеем. Но не обязательно злодеем английским. Что, не бывают разве русские злодеи?

В-третьих, он был необыкновенно глупым человеком.

Помните, наверное, что я говорил о тех людях, что с нашими двадцатью пятью фельдъегерями учинили? Позволю себя процитировать: