Георгий Юленков - Ветер надежды

— Ламанье я оставил около их мастерской. Он еще должен был приглядеть, за той еврейской конторой, которую мы курируем еще с прошлого месяца. Макс прямо в здании стерег того мсье Терновски, который пошел в магистрат, а я ждал его в кафе на бульваре, и следил за вторым — мсье Моровски, который сидел в машине.

— То есть вместо работы вы набивали свой живот?!

— Это не так, мсье старший инспектор! В смысле… Нас же всего трое, месье Риньон. И потом, я даже не мог предположить, что он увезет этих монашек с такой безумной скоростью. Они ведь явно не были знакомы, и даже поругались вначале…

— То есть вы даже видели сам момент побега. Почему вы сразу не отправились в погоню? Почему не послали за ним жандармов?! Не могли оторваться от еды?!

— Да нет же, мсье Риньон! Все произошло слишком быстро. Как я потом узнал, на соседней улице он развернулся, и поехал на запад. Дальше его уже было не догнать. Я даже послал двоих жандармах на мотоциклах, но его уже и след простыл. Может быть дорожная полиция…

— Я передал вашу ориентировку, но прошло уже четыре часа и никаких известий! Сейчас я буду звонить в Руан, Гавр Париж и прочие места. Имейте в виду, если за это время случится хоть что-нибудь серьезное с вашими подопечными, то вас уволят!

— Но мсье! Это несправедливо! Если бы нас было, хотя бы четверо! Мы же должны иногда есть и спать! Как это возможно всего втроем следить за целой толпой преступников?! И потом, если уж что-то случится не на нашей территории, то это ведь уже не наш вопрос.

— Роже, повторяю вам, вы болван! Только из уважения к вашей достойной матери я не отправлю этот рапорт сегодня. Но если вы не найдете мне их до завтрашнего обеда, то никакие ваши мольбы меня не разжалобят.

— Спасибо, мсье Риньон.

— Езжайте в порт и найдите хотя бы Суво. Он ведь уехал на такси, заказанное до Гаврского порта. И чтобы через пять минут я уже не видел здесь вашу противную тупую физиономию!

— Да, старший инспектор. Я сделаю звонок в Гавр, и сразу поеду.

— Надеюсь на успех хотя бы этой вашей поездки. Я буду у себя. И немедленно мне звоните, если будут какие-нибудь новости.

— Да, мсье Риньон. Я найду его, будьте уверены.

'Чтоб тебе от поноса сдохнуть, толстомордый мерзавец! Только сидишь тут в своем кабинете. А мы с Максом и Пьером носимся по улицам, как сумасшедшие, ловим этих мошенников и 'кассеров'. Втроем за все отделение! И ни слова похвалы! Сделаешь все хорошо, о тебе и не вспомнят. Случится малейшая неувязка и эта красная усатая рожа тут как тут. Проклятье!'.

Пока Павла играла в гляделки со своим воздушным противником, по ушам неожиданно ударил чей-то долгий окрик на французском. Павла помотала головой, и открыла глаза. Перед очами снова была кабина Н-75, а прямо перед носом ее 'Хока' был виден хвост заходящего на второй круг истребителя Мариньяка. И видимо для пущей полноты ощущений, в шлемофоне кроме французской, зазвучала еще и польская речь.

— Это кто там поет мою любимую песню с жутким и непонятным акцентом.

— А кто это слушает мою любимую песню, и, не представившись, требует ответа?

— Вообще-то я уже представился по-французски. Варшавянин в прошлом, капитан Розанов к вашим услугам.

— Адам Моровски второй лейтенант резерва Авиакорпуса Соединенных Штатов, из Чикаго, рад знакомству. В прошлом из Вроцлава. К сожалению, я почти не владею французским. Мой ведущий общается со мной на английском.

— Это печально, что вы не владеете языком, но не смертельно. Так и быть, повторю для вас информацию на языке Коперника.

— Лучше на языке Шекспира, а то я давненько не был на Родине, могу не так понять.

— Так и быть, вот вам новости. Мелун-Вилларош не примет сейчас ваши борта. У них авария. Садитесь к нам на Велизи-Виллакубле. Здесь одна полоса свободна и я договорюсь с местным начальством.

— Благодарю пан капитан.

— Не за что земляк. Но от своих самолетов никуда не уходите, у нас тут режимный объект.

— Так ест!

После беседы на земле, машина с Розановым уехала в сторону вышки. Лицо этого капитана Павле понравилось. Хорошее такое круглое украинское лицо. Улыбка от уха до уха. Было видно, что дядька добрый. А по тому, как он крикнул своему водителю по-русски — 'Не глуши пока! Я скоро!', ей стало ясно, что этот 'поляк' ее земляк в квадрате. Крепко пожав ей руку, эмигрант тогда с улыбкой поинтересовался.

— Хорошо поете, лейтенант! Снова ковбоем поработали, и новый 'табун' до Парижа пригнали?

— Спел как смог, пою редко. И раз у вас тут с 'конями' нехватка, приходится нам 'янки' гнать их издалека. Может, на языке Пушкина поболтаем, а то мои мать с отцом редко по-польски общались?

— В другой раз лейтенант. Рад вас видеть у нас в Центре, но, к сожалению, еще много дел. Нам пока нужно решить, что с вами делать. То ли вы оставите машины здесь, и за ними приедут из Мелун-Вилларош, то ли придется вам ждать, когда откроется их полоса. Надолго вас здесь точно не оставят.

— Ну что ж, не буду вам мешать. Честь имею, господин капитан.

— Честь имею, лейтенант.

В этот момент к ней подошел Мариньяк с Кринье с другими пилотами.

— Адам, нам очень понравился ваш вокал. Мы даже пытались вам подпевать, но мсье капитан Кринье шикнул на нас, чтобы мы заткнулись. И до самого Мелун-Вилларош мы с большим удовольствием слушали вашу замечательную песню.

— Это правда, лейтенант. Песня всем понравилась. Раз уж нас тут решили выдержать, словно коньяк в бочке, может, исполните нам еще что-нибудь на родном языке?

— Я право не знаю. Вашу похвалу слушать приятно, но я далеко не считаю себя хорошим вокалистом. Не хотелось бы опозориться.

— Глупости, лейтенант. Мариньяк поет куда хуже вас, но его мы терпим в каждом полете. Не ломайтесь словно примадонна, мы все вас просим.

— Ну, если все просят… Тогда ладно, чего-нибудь спою. Только не слишком много…

Наморщив ум, Павла вспомнила еще пару военных песен. Песен слышанных ей когда-то еще в столице Варшавского договора. И мысленно махнув рукой на свое смущение, она завела внутренний патефон. Под минорные звуки шлягера 'Та остатняя недзеля' (из которой в Союзе уже сделали 'Утомленное солнце'), две пары французских пилотов с большим юмором исполнили зажигательное танго.

Анджей сидел на их съемной квартире. Терпение и силы разведчика бесповоротно истощились. Узнав от Понци, что Моровский по какому-то важному делу уехал в Париж, Терновский заперся в квартире и, приняв душ, улегся в кровать. За окном еще был день, но Анджею было уже все равно. Он не побежал в этот раз к связнику. Было ясно, что начальство играет в какую-то странную игру с его напарником. За ним приставили наблюдать его Терновского, и при этом доверие к этому анархисту Моровскому по факту больше чем к самому Терновскому. Понять всю эту околесицу Анджей не мог. А желания, читать очередные нотации из шифровки, у него не было. Сейчас наступило странное расслабление, когда человек понимает, что все вокруг уже катится в пропасть, но почему-то не торопится бороться с этим бедствием. Анджей задумался, что же его всегда настораживало в Моровском?