Николай Rostov - Фельдъегеря генералиссимуса. Роман первый (litres)

Думаете, обиделся? Три страницы убористо и собственноручно – и два слова в ответ, да еще чужой, немчуровой рукой писаны. Ничуть не обиделся, а возрадовался. Значит приехали, добрались Жаннет и Бутурлин до расположения княжеского поместья; а там и до расположения самого князя доберутся! И подумал о них: «Как они там?»

А никак, граф! Но об этом во второй части моего романа.

И вздохнул Ростопчин, будто угадал, что тяжко им там на княжеских хлебах, в этом театре кукол из воска – и людей из еще более мертвого вещества. И зло разобрало Ростопчина на американских «воздухоплавателей», что на его хлебах в гостинице «Франция» (бывшая «Англия») проживают, в номерах у наших русских дам уроки нашей русской воздушности берут!

Преувеличивал, конечно, граф, что хорошо проживают, что в свои номера воздушных фей водят (смотрите эпиграф к главе). В душную комнатенку не фей и не дам, а б…, – и не воздушности учиться! Но и б… не на что им водить, поиздержались в дороге, а на губернаторские хлеба… щи да каша – да девка Маша.

Но вот ирония трагической судьбы. Американцы своим любопытным (лучше бы – равнодушным) взглядом проводили в свой, не последний, но и не легкий путь Порфирия Петровича Тушина. Вот как это получилось.

Стоило этим американцам три версты от Москвы отъехать (драгун им письмо отдал – они тотчас – и деру от хлебов губернаторских на хлеба княжеские – воздушные, воздухоплаванью учиться), как их нагнала русская тройка. Два солдата, ямщик – и ящик долгий под рогожей.

– Эй, Боб, русские своего везут хоронить! – гортанно крикнул малый, несуразный в своей американской одежде – бахрома лапшой на рукавах и плечах, – и толкнул в бок своего товарища Боба (они оба за кучеров сидели): смотри, мол, на проехавшую мимо тройку с саркофагом Порфирия Петровича.

Рогожа, укрывавшая саркофаг, в этот момент сползла со стеклянной крышки – и они увидели капитана артиллерии в отставке в сером его сюртучишке, руки по швам.

– А что они, Боб, ему глаза не закрыли?

– Закрыли, Дик. На первую русскую бадью в поместье князя спорим, что закрыли! – и они понеслись догонять тройку.

– Везет тебе на русских баб, Дик! – Слово «баб» Боб произнес по-русски без акцента. Быстро выучил шельмец американский. Часто он им уже пользовался, бестия, – пользуя наших баб, особенно девку Машку, которая им щи да кашу к столу подавала. И оба дружно захохотали. Глаза у Порфирия Петровича были открыты.

– Ну, не шалить! – заорал на них ямщик – и сказал двум солдатам: – Пальнули бы, что ли, по ним, ребята.

– Вот еще, порох на них тратить! – ответил молоденький, видно из рекрутов только что, солдатик, а пожилой добавил:

– Наглядятся – отстанут.

Нагляделись – отстали. А Порфирий Петрович смотрел в пасмурное небо васильковыми глазами. Старый солдат спохватился, что рогожа сползла, – и закрыл это пасмурное небо от синих его глаз этой рогожкой.

А где же был в это время Ростопчин – московский генерал-губернатор?

А там и был – в сером сумраке своего кабинета, будто и от него небо рогожей закрыли.

Как, зачем, кому он отдал тело Порфирия Петровича?

Не хотел отдавать, а пришлось!

Матеря воздухоплаванье, граф Ростопчин не заметил, как туча нашла на солнце – и в его кабинете появился сам Аракчеев.

Одно из его имений, если вам неизвестно, было у него в Тверской губернии – вот из него он нагрянул в Москву – и сразу к Ростопчину в серый сумрак его кабинета. И в этом сером сумраке он положил на стол московского генерал-губернатора бумагу следующего содержания:

Повелеваю беспрекословно выполнять все распоряжения генерал-фельдцехмейстера барона Аракчеева, касающиеся Дела о двадцати пяти фельдъегерях, как если бы все распоряжения я отдавал бы Сам.

Павел

Ростопчин бумагу эту внимательно изучил на предмет даты, т. е. чья императорская бумага моложе: его или Аракчеева?

Выходило, что его бумага была моложе – и поэтому главнее. И он сказал Аракчееву, носившему высшее военное звание в нашей русской артиллерии:

– Моя бумага моложе – и потому… – Хотел сказать: пошел вон, – но сделал паузу, чтобы с большим эффектом это «вон» прозвучало, потому что государево слово не просто – «вон», а – «гони его в шею вон»! И он достал свою бумагу, т. е. бумагу, которую он от государя получил.

Я все думал, как бы мне эту бумагу поэффектней воспроизвести?

Чистым книжным листом?

Читатель не поймет: подумает, что типографский брак. И поэтому скажу просто. Три минуты вертел Ростопчин этот чистый лист императорской бумаги.

С обеих сторон он был девственно чист. А на просвет – еще страшнее.

От твердого нажима императорского пера остался только след, будто санный след, запорошенный снегом.

Как его в своей апоплексии обер-полицмейстер московский разглядел – и воскрес?

Непостижимо!

Тут, наверное, без Высших Сил Небесных не обошлось.

А помазанник Божий, государь император Павел Петрович, как какой-нибудь последний карточный шулер, передернул бумагу, время или еще что передернул!

А может, не он передернул, а кто-то другой? Ведь это его, словно бы карту какую, передернули.

Не знаю, что думал по этому поводу Ростопчин. Не матерное же свое – воздухоплаватель!

А что? Все очень может быть, когда такое на просвет прочтешь.

Туча сползла с солнца. И ворвался в кабинет солнечный свет!

След от гусиного пера государя почернел, протаял – как санный след весной протаивает от мартовского солнца.

Дошли до меня сведенья, граф, что вы мумию самозванца вашего Порфирия Тушина за мумию моего батюшки хотите выдать и в Москве в Благородном собрании выставить!

А ну немедля мумию этого тушинского вора ко мне в Санкт-Петербург!

.Александр Первый

Нет, господа, это не типографский брак, и не смотрите на просвет. То, что еще углядел на просвет Ростопчин, я опубликую во второй части своего романа.

Конец первой части 2 2 Полностью роман будет опубликован в начале 2017 года.

Так толкует это слово Ожегов (Словарь русского языка, состав. С. И. Ожегов, третье издание, М., 1953 г., с. 314). Сразу же хочу предупредить, что все последующие сноски, комментарии и примечания в моем романе будут следовать, набранные курсивом, непосредственно за текстом, к которому они относятся. Это сделано исключительно для того, чтобы не затруднять ваше чтение. К тому же, как правило, примечания и комментарии или вовсе пропускают, или прочитывают после прочтения всей страницы, а этого мне бы не хотелось, так как они играют, смею думать, наиважнейшую роль в моем романе.

Полностью роман будет опубликован в начале 2017 года.