Юлия Алева - Лёд и порох

Но все померкло перед Ольгой Александровной, которая вознамерилась выйти из дома именно в это время. Встреча с живым трупом произвела на хозяйку дома столь сильное впечатление, что вросшее на два пальца под кожу воспитание дало сбой и с заячьим криком она ринулась вверх по лестнице.

— А ведь обещал подготовить. — с сожалением пробормотал мой спутник, помогая раздеться.

Не обращая внимания на изумление толпившихся в приемной посетителей и коротко здороваясь с самыми смелыми, Михаил Борисович двигался к двери, оставляя позади пустоту, на которую люди боялись заступать. Секретарь Его Сиятельства странно хрюкнул и дрожащей рукой приоткрыл дверь.

Ну, там и без нас было весело — графиня успела чуть раньше и теперь билась в форменной истерике. На ее фоне я встретила это событие с нордическим спокойствием.

Глаза Его Сиятельства чуть округлились, когда он рассмотрел лицо моего спутника и совсем выкатились, когда понял, что я опираюсь на черную ладонь.

— Ольга Александровна, я сожалею, что стал причиной Вашего волнения. — мой спутник приблизился к мятно-зеленой графине и поцеловал безвольную руку.

— Ксения! — Она наконец нашла виноватого. — Вы знали!!!

— О, нет, Ольга Александровна! Знал Николай Владимирович, а я лишь раскрыла этот маленький мужской секрет. — оказывается я умею рассыпаться смехом.

— Вы, оба, ужасные люди! — сорвалась Ольга и рванула из комнаты, увлекая меня за собой.

— Ксения, но как? — она даже не раздеваясь забилась на диванчик и тихонько цокала зубками о чашку чая.

— Не знаю точно. — и сегодня я впервые стала для нее примером выдержки. — Думаю, когда… это случилось, Николай Владимирович действовал по порыву сердца, а потом все само закрутилось. Михаилу Борисовичу требовалось долгое и серьезное лечение. Возможно, у них были и иные причины, кто знает.

— Да, теперь он так изуродован. — она отставила несчастную посуду. — Вам, наверняка, очень непросто смотреть на него. И, конечно, Вы не должны чувствовать себя обязанной…

— Я и не чувствую себя обязанной, Ольга. Мне повезло делать то, что хочется.

— То есть Вам все равно, что он теперь… такой?

Да красавчик он теперь, глупышка. Вот когда я его откопала, тогда еще были претензии.

— Нет, не все равно. И я многое бы отдала, чтобы тот взрыв не случился. Но это все не так уж и важно… — я улыбнулась, и поняла, что сейчас говорю не то, во что хочу верить, а то, что сама ощущаю.

Ольга не поймет никогда. И вряд ли решится на мою авантюру. Мы обе через боковую дверь вернулись в кабинет, где беседа мужчин явно перешла границы простого обмена любезностями.

— То есть теперь ты определился, верно? — грохотал граф.

— Да. — кротко согласился гость, но по тембру голоса понятно, что уже закипает.

— Столько времени в графа Монте-Кристо играл, а теперь передумал, так что ли?

Молчит. Я после такого уже стараюсь не давить.

— Дамы, хватит уже прятаться, вас видно. — Процедил граф. — Представляю Вам действительного статского советника.

— О, оказывается, после экспедиций на тот свет у нас в чинах повышают! — неожиданно колко отозвалась графиня. Я в ней до сих пор иронии не наблюдала. — Если мы с Ксенией что-то подобное выкинем, то княгинями вернемся?

Мы немного посидели с родственниками и вежливо откланялись.

— Вас оживили? — мы неспешно прогуливались в сопровождении экипажа, выданного графом. Этот вариант оказался компромиссом между моим страхом за его ногу и его желанием выгулять меня как позапрошлым летом.

— Да. Конечно, для оформления бумаг потребуется еще время, но Его Величество высоко оценил мою работу в последние месяцы.

Набережная Фонтанки красива даже зимой. Река уже схватилась льдом и даже слегка присыпана снегом, но тротуары расчищены, так что гулять приятно, хотя щеки пощипывает морозец.

— И что теперь?

— Теперь праздновать будем этот ваш самый главный день в году. — он улыбнулся. — Пока Вы вели активную светскую жизнь, я плотнее пообщался с Вашими близкими.

Ой, нет!

— Должен признать, что недооценил Ваши слова относительно политической обстановки. И теперь у меня куда больше планов на ближайшие годы, чем два месяца назад.

Я бы и о других твоих планах послушала, но пока хватает и прогулки вместе. Как только на виске появляется вторая капля пота, я подворачиваю ножку, и теперь могу только в экипаже. Вряд ли моя хитрость прошла незамеченной, но суетится надо мной он всерьез.

А через несколько часов наступает Новый 1898 год. Часы в холле бьют 12 раз, мы открываем шампанское, включаем айфон с новогодним гимном от Дискотеки Аварии, и зажигаем!!!

Я успела загадать несколько желаний, и верю, что они сбудутся. Поэтому пока рассказывать не буду.

Говорят, как встретишь Новый год, так и проведешь. Вранье. Весь январь ушел псу под хвост — и с документами возникли какие-то проволочки, да и операция получилась так себе. То есть мы с Люськой, конечно, расслабились и поверили в свою безумную удачливость, ну или организм Тюхтяева взбунтовался. Осколки экипажа из мышц мы извлекли и все вроде бы правильно сделали, но воспаление не хотело проходить, и пару-тройку недель мой герой температурил и хандрил.

День, другой, третий. Температура не так чтобы высокая, но не проходит, кожа на ноге воспалена, горит прямо под ладонью. Посеревшее лицо не отрывается от угла, в котором явно что-то интересное вещают, и мне не особо льстящее. Целыми днями молчит, и даже враз оскудевшее мое остроумие не помогает все исправить. Порой случаются хорошие дни, когда и жар спадает, но длится это до ночи, а там все заново.

Мы опять пропустили мои именины, но вспомнили об этом лишь через несколько дней, когда дошли открытки от моих малочисленных знакомых. Я практически переехала в его спальню, заходя к себе лишь переодеться и помыться, но это отнюдь не способствовало нашей близости. Наоборот, мы начали ругаться.

— Я не просил меня лечить. — выдал он однажды.

Меня вообще никто не просил это делать. Вот и страдаем теперь от самоуправства, верно?

— Да, я помню, что это я Вас об этом просила. Очень просила. — и вот помолчать бы, но едкое само срывается с языка. Порой ищу и не нахожу в себе какого-то особенного тепла, смешивая ненависть к его недугу с самим пациентом. Ну а что он, в самом-то деле?

— И этого делать не стоило. — и отворачивается к стене.

Мы оба устали. Мой недосып усугублял недостатки характера, а его бесила собственная беспомощность. Потом извинялись наперегонки, но это все накапливалось. Люська посоветовала переложить часть обязанностей на прислугу, и я с трудом, но доверила бесценную тушку чужим рукам. Снова вернулись к совместной работе — ходить ему далеко не сразу дали, а когда поставили на ноги, то боль в ноге стала еще сильнее, как и хромота. Я упиралась против морфина — боялась, что подсядет, Люська сомневалась, Тюхтяев только злился.