Борис Батыршин - Крымская война. Соратники (СИ)

Летающие лодки, закончив круг почета, набрали высоту и повернули на север.

- В Качу пошли, - сказал Эссен. - Да и нам, господа, пора за ними. При такой волне часа полтора ходу - если, конечно ваш Кременецкий даст моторку.

- Даст, никуда не денется, - пообещал Велесов, вытаскивая рацию. - И вообще, это уже не его моторка! Я, к вашему сведению, за нее по всей форме расписался, значит, право имею!

V

База гидропланов Кача

28 октября 1854 г.

Реймонд Фон Эссен

Вот от моря и до моря

Нить железная скользит,

Много славы, много горя

Эта нить порой гласит.

Вот с поляны ворон черный

Прилетел и сел на ней,

Сел и каркнул и крылами

Замахал он веселей.

И кричит он, и ликует,

И кружится всё над ней:

Уж не кровь ли ворон чует

Севастопольских вестей?

- Тютчев. - пояснил Корнилович в ответ на удивленные взгляды сослуживцев. - Еще с гимназии помню. Представляли как-то концерт по случаю годовщины Севастопольской страды, так мне выпало стихи читать. В пятьдесят пятом, кажется, написано.

- Ну, здесь-то стихи другие будут сочинять. - ответил фон Эссен. - И все больше дифирамбы - вести-то из Севастополя приходят вполне жизнеутверждающие!

- Это верно, - вздохнул Энгельмейер. - Только им это уже не поможет...

И кивнул на деревянную пирамидку, увенчанную лаково-желтым пропеллером. На привинченной бронзовой дощечке значилось:

Россійскія авіаторы, славно павшіе за Отечество:

Заурядъ-прапорщикъ по морской части

Бушмаринъ Владиміръ , пилотъ-наблюдатель.

Погибъ 30-го дня, мѣсяца августа 1854 года отъ Рождества Христова.

Мичманъ Цивинскій Николай , пилотъ.

Погибъ 8-го дня, мѣсяца сентября 1854 года отъ Рождества Христова.

Штабсъ-капитанъ Скирмунтъ Иванъ , пилотъ-наблюдатель.

Погибъ 8-го дня, мѣсяца сентября въ году 1854 года отъ Рождества Христова.

Флота волонтеръ Петр О′Лири , бомбардиръ-наблюдатель.

Погибъ 17-го дня мѣсяца октября 1854 года отъ Рождества Христова.

- Петьке-то свезло. - произнес угрюмый Кобылин. - Нашего брата, морского авиатора, нечасто в земле хоронят. Одна у нас могила, общая - море...

Эссен кивнул. Под пирамидкой лежал прах только двоих из тех четырех, чьи имена значились на монументе: юного ирландца и летнаба с аппарата Корниловича, погибшего в первый день Переноса. От двух других авиаторов не осталось ровным счетом ничего - оба сгорели на шканцах британского линкора вместе со своим гидропланом. В братскую могилу положили шлем Вани Скирмунта и новенький, с золотыми мичманскими погонами, френч Коли Цивинского.

Кондуктор с "Алмаза", гравировавший по просьбе авиаторов табличку для памятника, задал Эссену вроде бы, простой вопрос: какие ставить даты рождения? Немного подумав, лейтенант распорядился убрать этот пункт у всех троих. Незачем озадачивать ни в чем не повинных людей такой непонятностью, как люди, погибшие за четыре десятка лет до своего рождения. Кому надо - в курсе, а остальным знать ни к чему...

Пилоты, наблюдатели, мотористы - весь личный состав алмазовской авиагруппы собрался здесь, на верхушке крутого обрыва, откуда к воде сбегала узкая, заросшая полынью тропка. Вдалеке виднелись ангары Качинской базы; на слипах уставшими чайками пристроились гидропланы.

Эссен опустился на колено, поправил венок. Встал, вытянулся по стойке «смирно», держа фуражку на сгибе руки.

Кобылин кивнул расчету. Трое мотористов вскинули карабины, ударили в низкое небо залпом. Передернули - залп. И еще.

Дождавшись, пока развеется дым от выстрелов, Эссен надел фуражку и вскинул руку к козырьку; остальные авиаторы повторили его жест.

За спиной лейтенанта кто-то деликатно кашлянул. Эссен повернулся. В окружении чисто одетых хуторян - мужиков, баб, мальчишек, - стоял сухонький сивобородый дьячок. Эссен знал его - дьячок служил в церквушке, на окраине Севастополя, а в Качу пришел по приглашению лейтенанта Марченко, занимавшегося устройством похорон.

- Сродственники есть у убиенных? - поинтересовался дьячок. Голос у него был высокий, надтреснутый. - Чтобы, значит, отписать, где могилка-то? Надо же чтоб у людей было где поплакать, помянуть прилично...

- Некому их поминать, кроме нас, батюшка. - ответил лейтенант. - Родня, ежели и есть, то уж больно далеко, им сюда добираться. Нет, некому о могилке сообщать.

- Ну, ин ладно! - легко согласился дьячок. - Вы, господин офицер, будьте в надёже - мы за могилкой присмотрим. Все, как надо будет!

- Присмотрим! - согласился сумрачный хуторянин. - А как война закончится - всем миром деньги соберем и часовенку здесь, на горушке, поставим. Чтобы, значить, память была. Чтоб и дети наши помнили, и внуки. Так что не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие, по-доброму сладим!

- Позвольте, значить, осведомиться? - спросил помявшись, дьячок. - Товарищ ваш, который тут лежит, Петром прозывается который... Фамилие у него чудное. Он што, нерусский? И веры какой будет, православной?

Эссен поднял глаза и тяжело, в упор посмотрел на дьячка. Тот смутился, закашлялся.

- Я потому спрашиваю, чтобы знать - по какому обычаю отпевать новопреставленного раба божия? Чтоб честь по чести, заупокойную отслужить, и кажинный год, в этот день поминать? Нельзя без этого, не по христиански...

- Православный он. - ответил за Эссена Марченко. - Поминай, отче, как православного. Раз за русскую землю голову сложил - значит наш он, православный, и никак иначе!

- Верно! - подтвердил Эссен. - И никак иначе!

«Ну, вот и все. Теперь и здесь появилась могила русских авиаторов. И где бы мы теперь ни оказались - они навсегда останутся здесь. И неважно, что Петька-Патрик родом из далекой Ирландии, раз летал и погиб на русском аппарате, раз сражался плечом к плечу с нами против врагов России - значит русский. И имя у него будет русское - Петька, Петр. Теперь и навсегда!»

Жаль, не с чем сравнить это зрелище, подумал Велесов. В прошлый раз он не успел толком разглядеть фиолетовую воронку Переноса, в памяти остались лишь мгновенно навалившаяся тьма, мертвенный холод, пахнувший со всех сторон и... Наверное те, кто находятся на кораблях испытывают сейчас что-то в этом роде. Хотя, может ощущения на и не столь экстремальны - «Пробой» срабатывает штатно, так, как это запланировано Груздевым и его хитрой аппаратурой.

На этот раз Сергей наблюдал за Переносом с безопасного расстояния в семь миль. С палубы даже в бинокли можно было разглядеть лишь высовывающиеся над горизонтом мачты «Алмаза» и старого линейного корабля «Силистрия», прихваченного для уравнивания массы переноса, а потому «невозвращенцы» облепили марсы «Владимира». Пароходофрегат вышел в море проводить отправляющиеся в неведомое корабли, и теперь команда с опаской наблюдала, как низкие тучи вдалеке налились лиловым сиянием, вспухли огромной линзой, из которой вниз протянулось нечто вроде смерча. Извивающийся, пляшущий под воздействием неведомых сил «вихревой шнур» выписывал по поверхности моря замысловатые кривые, и вдруг скачком вырос в диаметре, поглотив все три судна. Полыхнуло, спустя несколько секунд до «Владимира» докатился рокочущий гул.