Леонид Поторак - Странные сближения

В Петербург было отправлено письмо с просьбой изменить в весеннем указе о ссылке место конечного назначения: написать «Бессарабская губерния».

Нессельроде письмо получил и выпросил у государя нужную подпись. Он один не был удивлён новому пути Француза. Шифровка Зюдена гласила «Днестр», а значит, следовало уделить больше внимания Молдавии, тем более, никто не давал гарантий, что Зюден задержится в Крыму. Загодя, ещё летом, граф велел перевести в Бессарабию из Екатеринослава генерала инфантерии Инзова, который единственный из всего местного начальства был в курсе тайного задания Пушкина; но не будем отвлекаться от того времени, когда последняя верста, отделявшая одинокую кибитку Француза от Бессарабии, осталась позади.

…Дождило; с холмов спускались чередою тёмно-зелёных полос колеблемые ветром вертограды; редкие селения белели церквами сквозь дождь; и мы простим Пушкину отвращение, с которым въехал он в этот край, ибо молдавская земля в ненастную погоду выглядит и впрямь уныло.

Разбитою дорогой, мимо сирых молдавских лачуг, мимо садов, расстающихся с последней желтизною и неуклонно буреющих, мимо ветшающих греческих и еврейских хат, мимо стад, бредущих по мокрым лугам под ленивые окрики чобана; в длинном дорожном плаще, бьющемся за спиной, открывающем иногда чёрный с золотом полковничий мундир, в неуставной меховой шапке, полюбившейся во время службы в Кавказском отдельном корпусе, со сложенными в кармане очками въехал в Кишинёв Александр Николаевич Раевский.

Заезжий дом купца Наумова он нашёл почти сразу. Подъехал к нему в тот момент, когда одно из окон в доме отворилось, и наружу повалил густой белый дым. Странное зрелище привлекло Раевского. Он объехал вокруг дома, гадая, не случился ли пожар, но не было слышно ни криков о помощи, ни вообще каких-либо звуков. Спешившись и привязав коня, Раевский, всё ещё недоумевая, подошел к двери и постучал.

Дверь открылась, и в лицо Раевскому выдуло ещё более густой и плотный дым. Потерявшись в его клубах, гость не смог сперва разглядеть, кто же встречает его на пороге. Откашлявшись и прикрыв очками слезящиеся глаза, он с трудом различил перед собой крепостного Никиту Козлова.

Никита узнал Раевского и запричитал, замахал руками, разгоняя чад. Причина странного явления стала понятна тотчас же, как Раевский принюхался. Дым оказался табачным.

— Пушкин, — крикнул Раевский в облачные недра дома. — Господин Француз! Александр Сергеевич!

— Барин пускать не велели-с, — Никита отступил в сени, заваленные, как показалось Раевскому, снегом.

— Александр Сергеевич, это я! Раевский! Ваш сотрудник!

Из дыма соткался низенький силуэт, принявший вскоре форму коллежского секретаря Пушкина. В руке у Пушкина была трубка, за ухом торчало свежее перо, второе перо — обгрызенное и испачканное чернилами — в другой руке. Агент Француз был в нижней рубашке, свисающей до колен поверх штанов для верховой езды; волосы его были растрёпаны.

При виде Раевского Пушкин издал вопль, сделавший бы честь его африканским предкам, бросил перо и трубку на пол, на груду клочков бумаги, принятых Раевским за снег, и, вытянув руки, кинулся к вошедшему. Александр Николаевич непременно упал бы, сбитый с ног налетевшим на него взъерошенным курчавым снарядом, но Никита подхватил его сзади и мягко прислонил к стене.

— Александр, — вопил Пушкин. — Господи, неужели! C'est vous! Нет, вы мне померещились в табачном бреду! Дайте я ущипну вас!

— А!!

— Проклятье, перепутал. Себя! Ущипните меня немедленно! Я не сплю?

Прошли в комнату, напоминавшую Помпеи на утро после извержения.

— Ну, что вы тут?

Пушкин скрылся за ширмой и оттуда сказал:

— Подыхаю от скуки. Александр, прошу вас, скажите, что вы заехали не просто так.

— Не просто.

Ширма содрогнулась от радостного вопля.

— Месяц! — Пушкин вышел уже в свежей сорочке и жилете. — Я месяц сижу в этом проклятом Кишинёве! Анафура папучий ши бурикул мэмукуций луй! Простите, это по-молдавски… Ну, — Француз вцепился Раевскому в плечи, словно хотел оторвать эполеты, — рассказывайте скорей!

— Я правильно понял, что вам не удалось узнать ничего?

— Вовсе ничего! Совсем! Нимик! Ни единого ё…го следа Зюдена! Говорите, я сейчас умру, и это будет на вашей совести.

— А мне удалось.

Пушкин подпрыгнул и стал приплясывать, напевая: «ай-нанэ-нанэ». Оттанцевав секунд пятнадцать, он встряхнулся, потёр лицо и предложил Раевскому сесть.

— Я весь внимание. Ради Бога, не злитесь, этот дым, я только тем и занят, что курю и пишу.

Раевский успел уже привыкнуть к дыму, только протирал запотевающие очки.

— Понятно, что в Бессарабии Зюдену легко затеряться, и мы не можем вечно ждать, что он выдаст себя.

— Да.

— Посему, я отталкивался от того, что вы написали. Этот турок-грек, как бишь его?

— Ульген?

— Пусть Ульген. Он сказал: «поднимать наших».

И Раевский рассказал ход своих мыслей.

«Наших» — это слово удивило его. Под «нашими» должны были подразумеваться турки, возможно, другие шпионы, но как их можно поднимать? Греки? — подумал тогда Александр Николаевич. Но греки, фактически, были уже «подняты» Ипсиланти; оставим их как запасную версию. Кого можно поднимать на Днестре? Во-первых, это должны быть люди близкие к Зюдену, те, кого он мог назвать «наши». Во-вторых, их можно было «поднять», т. е., по меньшей мере, подвигнуть на какие-то решительные действия. И раз Зюден к ним вхож, получается, они не слишком афишируют своё существование — это было бы слишком опасно для шпиона. Вывод: некое тайное общество, не поддерживающее современную Русскую политику. Круг сузился до пары подозреваемых: масонов и «Союза Благоденствия».

— Кого? — Пушкин придвинулся ближе, не глядя подобрал с пола ещё одну трубку, сунул мундштук в рот и защелкал пальцами; подбежал Никита и дал огниво.

— Как! вы не слышали о «Союзе Благоденствия»?

Пушкин слышал. Он тут же вспомнил. «Союз Благоденствия» был организацией симпатичной, хоть и не одобряемой наверху. Кратко: это были добрые просветители, мечтавшие облегчить народные страдания, освободить крепостных и т. п. — и совершенно не умевшие этого сделать. Многих их них Александр знал ещё по Петербургу.

— Je voulais dire, — поправился Пушкин, закуривая, — что же в них тайного?

— В известных вам ничего, но -

Александр Николаевич объяснил, что в мирном «Союзе» начались странные подвижки. Члены общества прониклись вдруг революционными настроениями, вплоть до мыслей о цареубийстве.