Леонид Поторак - Странные сближения

— Никто не спорит с вами, maman, — сказал Николя.

Якушкин вертелся, пытаясь понять взгляд Пушкина.

— Что вы смотрите на меня всё время? — не выдержал он. — Вы находите во мне что-то настолько приметное?

— Ничего особенного, Иван Дмитриевич, — улыбнулся Александр. — Так, безделица. Объясню вам позже.

Орлов и Охотников разом повернулись к Якушкину и уставились на него, рассердив пуще прежнего.

Сразу же после завтрака Якушкин подошёл к Пушкину, Орлов с Охотниковым встали рядом. Раевский закончил препираться с Николя и присоединился.

— Объясняйте, я слушаю, — Якушкин мял в руке прихваченную со стола салфетку.

— А нечего объяснять, — сказал Француз. — Это вы нам объясните, Иван Дмитриевич, как вы додумались до такого представления.

— Не совсем вас понял.

— Михаил Фёдорович, Охо… м-м, как вас, капитан?

— Константин Алексеевич, — подсказал Охотников.

— Да, так вот. Прошу вас следить за ходом моих мыслей. Господин Якушкин разыграл отличную пьесу.

1) Собственным ключом открываю шкатулку

2) Достаю письма

3) Зажигаю свечу

4) Ухожу и запираю дверь собственным ключом

5) Молодец.

— Это смешно, — Якушкин неприятно скривил рот. — Пушкин, вы видели: я сидел со всеми наверху.

— Это меня и сбивало с толку. Но потом я вспомнил подсвечник. Воск натёк с одной стороны. Окно было закрыто, свечка не могла упасть сама. Мы думали, что её с самого начала уронили и зажгли какую-нибудь бумагу, но нет! Иван Дмитриевич поступил оригинальнее. Он наклонил свечу, оставив её гореть. Догорев до определённого места, свеча коснулась фитилём какого-то предмета, думаю, ларца… vous me suivez?

— Вы обвиняете меня в краже моих собственных писем?

— Отчего же ваших. Содержание писем было известно вашим спутникам. К тому же, полагаю, письма были, вероятно, получены от разных лиц, в том числе и весьма значительных. Вы, будучи шпионом, обязаны были передать их своему начальству, не вызывая при этом подозрений.

— Пушкин, это уже фантазмы какие-то, право слово, — покачал головой Орлов. — Иван Дмитриевич — шпион?

— Вы просили назвать вам виновного в пожаре. Я назвал. Господин Якушкин, вы сами инсценировали пропажу писем, чтобы скрыть от друзей истинное преступление.

— Вы клевещете на моего товарища, — воскликнул Охотников.

Пушкин поднял руки:

— Как скажете.

Орлов надул щёки и выдохнул со звуком «пу-пу-пу-пу-пу».

— Рассказано хорошо, — произнёс он, после минутного раздумья. — Но вопрос не решён. Видите ли, Пушкин, я знаю вас очень давно, ещё с тех пор, как вы звались Сверчком, а я Рейном. Но Охотникова я знаю не хуже, а он, при всей своей резкости, умеет разбираться в людях. И он первым порекомендовал мне господина Якушкина. А потом я и сам имел счастье узнать его. И уверяю вас — более искреннего и порядочного человека я доселе не встречал. Вот такая загвоздка у нас.

— Беда в том, — вмешался Раевский, — что никто из нас, даже будучи невиновен, не обратится к представителям закона. Если я правильно понимаю, с точки зрения закона пропавших писем вообще не должно было существовать. Нас пятеро и мы не можем вынести проблему за пределы нашего круга.

— Кстати, — вспомнил Пушкин, — что с Аглаей?

— Притворяется больной, — хмыкнул Орлов. — Ей приносят еду, дочери развлекают её, словом, она не самый скорбный узник на свете.

— И то хорошо. Итак, — Француз нервно чесал щёку, — если мы всё ещё не верим друг другу и не можем привлечь посторонних — как вы намерены поступить?

— Я намерен стреляться с вами, — сказал Якушкин. — Ваши слова я считаю оскорблением.

— Вот мило, а я-то считал оскорблением ваши слова. И, помнится, предупредил, что в случае неверия мне — буду драться. Кто кого вызовет?

— Господа, успокойтесь, поединок не приблизит нас к истине, — Орлов обнял за плечи Француза и Якушкина.

— Приблизит, — хором ответили они. И пояснили уже вразнобой, что Александр\Иван Дмитриевич виновен, и если судьба писем останется неизвестной, то судьба шпиона должна решиться немедленно.

— Предлагаю жребий, — Якушкин достал монетку. — Я — орёл. Кому выпадет, тот и вызовет первым. Или вы предпочитаете стреляться дважды, Пушкин? Я надеюсь убить вас, так что второй поединок может не состояться.

— Жребий подходит, — ответил Француз. — Кто-нибудь из вас сможет заменить врача?

— Мне приходилось обрабатывать раны, когда нашего доктора убило, — сказал Раевский.

— Чёрт, я хотел видеть вас своим секундантом.

— Я готов быть вашим секундантом, — заявил вдруг Охотников. — Справедливость мы уже, по правде сказать, похоронили. Что уж теперь? Однако, — обратился он к Раевскому, — вопросы к вам остаются, и если захотите решить их так же — воля ваша.

— Михайло Фёдорович, — Якушкин необъяснимо повеселел, — по-моему, у вас нет выбора.

Выпал орёл.

Ещё одно письмо, о котором Пушкин не знал:

«Милостивый государь Михаил Фёдорович,

С радостью сообщаю Вам о своём приезде в Киевскую губернию. Отсюда, верно, отправлюсь к берегам Днестра. Наш общий знакомец П. выказал заинтересованность в описанных мною перспективах, как он выразился, «русского бунта», так что надеюсь на продолжение общих разговоров при встрече в Тульчине. Рассчитываю в скором времени увидеться с вами и Охотниковым — вам должно быть известно, как приятен мне этот человек. Он так же прямолинеен, как прежде? Если так, буду рад снова разругаться с ним по любому пустяку.

Желаю Вам оставаться в добром здравии,

Преданный нашему общему делу

Кн. К.»

Место для дуэли выбрали прегадкое: грязный, размокший от дождей берег Тясмина, заросший низким кустарником. С дальнего берега две сохнущие ивы забросили в реку жёлтые удочки.

— Господа, я последний раз предлагаю вам помириться, — Орлов выпускал изо рта облачка пара.

— Ни за что, — Француз сдвинул цилиндр на глаза.

Якушкин снова бросил монетку:

— Вам стрелять первому, Пушкин.

— Привыкли доверяться жребию?

— Скорее судьбе.

Разошлись на тридцать шагов.

Оловянный Тясмин поблёскивал в тумане, по воде несло ивовые листья.

Погибнуть сейчас — и Зюден останется на свободе.

— Сходитесь, — крикнул Охотников и, задохнувшись от холода, согнулся, кашляя в рукав.

Всё это было нелепо и неправильно. Нужно было немедленно что-то придумать, что-то понять, чтобы вырваться из круга обид и подозрений, но единственная доступная Пушкину возможность действовать была заключена в горстку пороха и взведённый кремень, готовый коснуться кресала.

Он даже не предусмотрел ничего на случай своей смерти. Впрочем, к чему думать о смерти, когда выпало сделать первый выстрел. «Ни роду нет, ни племени… — крутилось поверх всех мыслей, на самом мениске сознания. — В чужой мне стороне…»