Сергей Калашников - Внизу наш дом

Вот так мы и доехали, беседуя под стенограмму.

В Москве нас встречал всё тот же Конарев, что и провожал в Одессе.

— В другом вагоне ехал, — ответил он на мой вопрос раньше, чем я успел его задать. — Не мог же я пропустить разговора с Поликарповым. Кстати, Чкалов тоже будет — он не последний человек в нашей авиации, а расширять круг людей, посвящённых в курс дела, руководство считает преждевременным.

Потом мы поехали за город на скромную дачу. Меня поселили в комнате, куда выходил тёплый бок печки. Тут, кроме кровати, под которую я задвинул свой фанерный чемоданчик, были письменный стол и книжный шкаф, где лежала стопка чистой бумаги, стояла чернильница-непроливашка и из стаканчика торчали перьевые ручки и карандаши. На дворе было сыро и промозгло. Листья с деревьев уже падали вовсю и лежали на земле шуршащим слоем.

За углом сарая отыскался турник, а вдоль забора внутри изгороди проходила тропинка. По ней я и пробежался, а потом размялся, как следует. К ужину меня позвали, когда стемнело. Накормили нас сытно — и мясо было, и яйца, и сливочное масло. Посуда тонкого фарфора, начищенные вилки, крахмальные салфетки. Мне даже неудобно стало за свои руки с въевшимся под кожу машинным маслом и, пусть и чистый, но застиранный технический комбинезон.

Да, с гардеробом дела у меня обстояли скорбно. Деньги-то я тратил, сами знаете на что. Остатков хватало только на носки и черные сатиновые трусы. Да несколько рубашек мне подарила Мусенька — сама сшила. А в остальном, носил я то, что выдавалось в аэроклубе в качестве спецодежды.

Мы сидим в теплой светлой комнате за круглым столом. Мы — это ваш покорный слуга, стенографистка Надежда со своим блокнотом, Конарев, Поликарпов и Чкалов. Как я понял, Николай Николаевич официально считается расконвоированным осуждённым. То есть он как бы и свободный человек, и, в то же время нет. Какое-то подвешенное у него состояние.

Начинает мой «опекун»:

— Александр Трофимович Субботин родился в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году. Участник Великой Отечественной Войны с тысяча девятьсот сорок первого по тысяча девятьсот сорок пятый годы. Летчик, позднее — испытатель. Затем, после окончания авиационного института, сотрудник конструкторского подразделения на одном из авиазаводов. Расчётчик. Дожил до две тысячи десятого года, после чего его сознание оказалось в нём же самом, но в тысяча девятьсот тридцать четвёртом году. Это достоверно установлено.

Я смотрю на недоверчивый прищур Николая Николаевича и на распахнутые в изумлении глаза Чкалова. Моё вступление.

— Предвидя законные вопросы, докладываю: Вы, Валерий Павлович разобьётесь при испытаниях истребителя в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Причина гибели — самовольное отступление от полётного задания. Товарищ Поликарпов умрёт в одна тысяча девятьсот сорок четвёртом от болезни, возникшей из-за нервотрёпки, которую обеспечат ему трудности, созданные руководящими работниками.

Обе эти смерти не нужны нашей стране и вредны для народа, строящего светлое будущее под мудрым руководством коммунистической партии во главе с товарищем Сталиным.

Сижу, наблюдая за реакцией окружающих. Наденька, как и положено, строчит в блокноте, Поликарпов приподнял брови и смотрит на меня с укором, а Чкалов выглядит кисло. Поделом ему — пусть будет аккуратней. Только у Конарева лицо невозмутимо — мы с ним это выступление продумали до последнего слова. Хотя, про партию и Сталина я добавил от себя, специально для протокола.

— Итак, — продолжаю я, — мой долг поделиться своими знаниями. Касательно авиации они весьма существенны. Начну с конца, с констатации известных мне фактов.

Истребители обеспечивают господство в воздухе. Уничтожая самолёты, работающие по наземным целям, они сводят на нет любые достоинства бомбардировщиков, штурмовиков и транспортных самолётов. Опыт будущей войны это полностью подтвердил — для меня-то она в прошлом.

На начальном этапе фашисты имели преимущество в истребителях, господствовали в небе и безнаказанно бомбили наши войска. Только в середине второго года войны советские авиаконструкторы создали достойный истребитель, после появления которого фашисты оборонялись и отступали. Неспециалисту это может показаться случайным совпадением. Люди от большой политики или руководители высокого ранга, видные военачальники — способны привести множество аргументов, принижающих значение этого факта, но для нас здесь и сейчас это не имеет никакого значения. Ни один из нас не учился руководить государством и не собирается заниматься стратегией. Но мы немало понимаем в истребительной авиации. Поэтому наш долг — обеспечить Советскому государству преимущество именно на этом направлении.

Ясно ли я очертил круг задач? Может быть, имеются вопросы?

— Вы, батенька, прямо огорошили, — посетовал Николай Николаевич. — А что, скажите на милость, в начале войны у нас были достойные бомбардировщики?

— Были. И немало. Но многие оказались сбиты Мессерами или зенитным огнём.

— А как же мы так оплошали с истребителями? Ведь, кажется, шли с опережением! По крайней мере — сейчас наши машины выглядят весьма достойно.

— Были сделаны ошибки в выборе приоритетов. Вероятно, они связаны с неверной оценкой заранее неизвестных обстоятельств. Кроме того, мы проиграли технологическую гонку в моторостроении — немец обошел нас по этой части и качественно и количественно. Явление временное, но оно совпало как раз с началом войны. Потом при отступлении наших войск начались потери в промышленном потенциале — заводы приходилось эвакуировать, и это не всегда удавалось хорошо. Очень болезненным оказалась оставление Запорожья — производство их двигателей осваивали с огромным трудом. После захвата немцами Харькова один из типов бомбардировщиков вообще перестал выпускаться.

— Харьков, Запорожье… это докуда же нас потеснили? — воскликнул Чкалов.

— Поэтому и взял я с вас подписки о неразглашении, что подобная информация может вызвать панические настроения, — ввернул Конарев. — Ну, и есть надежда, что появится возможность не допустить подобной катастрофы. Если гражданин Поликарпов не подкачает.

— Так с чего же начнём? — лукаво посмотрел на нас Николай Николаевич.

— С И-17, - ответил я так, словно говорю прописную истину.

— Но его же не приняли на вооружение!

— Вот и хорошо, и не надо, — кивнул я. — Валерий Павлович! Каково ваше мнение об этом аппарате?

— Отличная машина. Устойчивая, управляемая, скоростная. Только тесновато в ней.

— А почему её не приняли? — изумился Конарев.

— Сочли, что на И-16 можно достигнуть тех же скоростей, — объяснил Поликарпов. — Признаться, я разделяю эту точку зрения.