Марик Лернер - Рассказы

Тимофеев не подвел. Уже в сумерках он появился одетый в гражданское, принес еды, на которую они с жадностью набросились после двух дней без крошки пищи и проводил к своему дому. То еще путешествие было. Само местечко состояло всего из пяти вытянувшихся улиц, и пройти его поперек, можно было всего за несколько минут, но как раз идти по дороге и не стоило. Тем более с оружием. Его пришлось спрятать в овраге, где они отсиживались. Все равно, любому за километр было видно, что они вовсе не здешние жители и пришлось обходить чуть ли не все местечко вокруг, спотыкаясь в темноте на пригорках и имея неплохие шансы переломать ноги в местных оврагах и ямах. Старшина под конец уже тяжело висел на плечах товарищей и еле передвигал ноги.

— Это правда, про Минск, — рассказывал Петька по дороге. — Еще 28 июня немцы заняли. У нас их нет, зато полиция уже имеется. Сами же местные записались. Они про всех знают, кто и чем дышит, тут не обманешь. Так что в хату вам нельзя. И вообще лучше на улице не показываться. Тут недавно вернулись двое красноармейцев из местных евреев, так их сразу расстреляли. А белорусов и поляков не трогают, но лучше глаза не мозолить. Неизвестно что этим скотам в голову стукнет. Могут отпустить, могут заставить в полицию идти, а могут в лагерь к немцам отправить или на месте стрельнуть…

Старшину затащили в сарай. Под утро появилась уже пожилая худая женщина, которая погнала Тимофеева за горячей водой, керосиновой лампой и чистыми тряпками. Раненому она сунула ремень в рот, чтобы не кричал, поставила Вороновича держать и принялась деловито разрезать штаны и разматывать грязные бинты. В нос шибанул тошнотворный запах.

— Ага, — разглядывая и щупая ногу, сообщила она. — Нормальненько. Свети давай, — прикрикнула на Тимофеева и одним движением вскрыла набрякшую опухоль. Хлынул потоком гной. — Сейчас еще легонько нажмем, — небрежно сказала врачиха и снова полоснула по ране. Старшина выгнулся всем телом, взвыл даже сквозь прикушенный ремень и обмяк. — Ерунда какая, — сказала она, демонстрируя извлеченный маленький зазубренный осколок. — Как мало надо, чтобы человек отправился на небеса. Вот рожать проблемы. А убить легко. На, — сунула она металлическую штуковину Вороновичу, — потом очухается, отдашь на память.

— А как жизнь вообще? — поинтересовался тот.

— Да ничего хорошего… За то что я здесь делаю непременно расстреляют и меня и вот его, — она кивнула на Петра. — А заодно и всю его семью. Положено моментально бежать в управу и докладывать о разных чужаках, тем более в форме советской. Но это хоть понятно. Ввели для всех отдельные законы. Евреев заставляют носить повязки, комендантский час с наступлением темноты. Зачем запрещают использовать освещение, ходить по тротуарам понять сложно. Вот почему важно снимать головной убор при встрече с полицией и немцами всем ясно. Утверждаются.

Она вздохнула.

— Здесь сплошь ремесленники живут, больше половины населения, могла бы польза быть для ихнего паршивого Рейха. А по любому случаю нарушения — расстрел. Из пальца их повысасывали, эти запреты. Вот недавно бабу с маленькой дочкой расстреляли за покупку телеги дров. Не положено! А по улицам бродит несколько десятков бандитов, и ищут к кому придраться. Попробуй такому отказать, непременно гадость сделает. Форма черная, на рукаве белая повязка с буквой "P". В смысле полицай. Увидите, не ошибетесь. Так что неприятно говорить, но уходить вам отсюда надо. И чем быстрее, тем лучше. И к Случи напрямую не ходи. Там на мосту пост стоит, кто легкой дороги ищет, плохо кончит. Ну, вроде все… Закончила, — отрезая торчащий кончик бинта, сообщила она.

— И когда он сможет ходить?

— Откуда я знаю? — невесело усмехаясь, спросила врачиха, начиная собирать хирургические инструменты. — Думаю недели через две. Точно сказать не могу. И от человека зависит, и от опыта. Я вообще не хирург, а зубной врач.

Она посмотрела на его изумленное лицо.

— Здесь вообще был один врач, один фельдшер и я. Так я из Пинска, перед войной в гости приехала. Ничего не поделаешь, — собирая инструменты, пояснила она. — Врача загребли большевики в 40-м, поехал в Сибирь. Слишком хорошо жил, да еще и поляк, тогда многих забирали с польскими фамилиями, а фельдшера лучше не беспокоить, у него сын в полицаях. Так что радуйся, что хоть кто-то есть. Денька через два зайду, посмотрю, что к чему.

— Как вас хоть зовут?

— Тамара Семеновна, — открывая дверь сарая, сообщила она, не оборачиваясь.

— Ну, как, старшина?

— Да будто все кости вынули и весь мокрый как после купания. Сил нет совсем. Но почти не болит… Что делать-то будем?

— А что тут придумаешь? Тебе отлежаться надо.

— Значит уйдешь?

— Уйду, — неприятным голосом сказал Воронович, — вот только не на восток. Мне что теперь возле Киева искать своих? Так сапоги развалятся столько топать. Надоело мне прятаться и бегать. Какая собственно разница, где немцев убивать? На мосту пост, на железнодорожной станции тоже кто-то должен быть.

Кормиться я здесь буду, надеюсь, Трофимов не откажет, а вот стрелять где подальше. Волки возле своего логова скот не режут, чтобы пастухи не беспокоились. Вот и я не буду рядом с местом лежки никого трогать. Лучше уйти на пару переходов подальше и быть спокойным, что ловить не начнут. Через недельку вернусь, проведаю, если жив буду. Как нормально ходить сможешь — заберу. И семью Трофимовых подводить не стоит, и вместе всегда лучше, чем в одиночку. А дальше уже судьба. Что будет, то и будет. Каждый убитый в Белоруссии фашист никогда не выстрелит в красноармейца на фронте.

— И как вышло, что ты стал командиром отряда?

— Да так… Без приказа… Сначала одного встретил, желающего по немцам и полицаям пострелять, потом сразу троих. К августу нас было семнадцать. Почти все окруженцы или беглые военнопленные. Тогда местные жители не сильно рвались воевать. Все больше по хатам сидели. Многие из разбитых частей там оседали в примаках. Ну, партийные активисты и комсомольцы в лес шли, кто успел удрать. В деревнях их быстро всех позабирали. Кого расстреляли, а кто и на службу пошел. Мы таких, — следователь посмотрел на сжатые кулаки Вороновича, — потом вешали если ловили. Другим в назидание.

— А подполье?

— Да не успели никого толком оставить в тех местах… Слишком быстро немцы вперед проехали. Сами как умели, так и организовывали.

Угу, — подумал следователь, — а вот кое-кто утверждал, что у тебя целая сеть агентуры осталась. И среди обычных жителей, и среди полицаев, и даже кто-то выше был. Видать на совесть учили, если так хорошо науку усвоил. Или Старовский на старые дрожжи ума добавил. Уж контрразведка точно была. И сам не ленился. Вороном-то не только за фамилию звали. Легенды рассказывали, как глаз пленному выдавил, а остальные бодро начинали выбалтывать, все что знали и не знали. Раньше вроде и незачем было, все равно расстреляют. Вороны тоже любят мертвым глаза выклевывать, а этот на живых тренировался. Он невольно поежился.