Степан Кулик - Сабля, трубка, конь казацкий

Я и договорить не успел, как Василий оказался рядом с Сафар-беем, схватил татарчука за воротник и рывком вздернул на ноги.

– Ах ты ж песий сын! Обмануть вздумал? Да я полпуда соли съел раньше, чем тебя от титьки отняли! Вот такой шрам, Петро? – запорожец взмахнул ладонью наискосок, как бы перечеркивая лицо сына мурзы, и не дожидаясь ответа, еще раз встряхнул пленника. Тот только зубами щелкнул… – Не твой ли аталык [21] Наставник ( тат .). Хасан ведет их?

Татарин промолчал. Может, сказать было нечего, а может, просто растерялся. Полупуд реально страшен был в гневе. Не знаю, как вепрь, а медведь отвалил бы с дороги без разговоров. Даже когтями меряться не стал.

– Ну что ж, – запорожец швырнул пленника под ноги. – Ты сам сделал выбор! Господь наш свидетель, я хотел по-доброму. А теперь – не обессудь, не заслужил. Охрим, Тарас! Вяжите басурмана покрепче и тащите ближе к костру. Только баб к нему не подпускайте… Убьют раньше, чем он заговорить успеет. А я еще спрос не закончил…

– Нет! Стой, казак! – Сафар-бей не просто побледнел – позеленел. То ли от мысли о предстоящей огненной пытке, то ли от возможности оказаться в руках разъяренных гяурок. В чьем горе он виноват куда больше, чем уже растерзанные в клочья нукеры… Да, убивали и насиловали воины, но приказывал он.

– Я не врал! Клянусь Аллахом! Чамбул ведет мой аталык. Но я не знаю, почему Хасан возвращается этой дорогой!

– И я должен тебе верить?

Сафар-бей открыл рот и… ничего не ответил. Только обреченно опустил голову. Любые заверения и клятвы всего лишь пустой звук между кровными врагами. Особенно если один из них правоверный мусульманин, а второй – христианин. А кроме слов у бека не было ничего. И юный эфенди, отлично это понимая, не стал унижаться пустыми заверениями. Что ж – достойно и убедительно. По меньшей мере для меня.

– Подожди, Василий… Не торопись.

– Ты еще что-то видел, Петро?

– Нет. Что видел – все сказал… Думаю, Сафарбей не врет.

Казак удивленно поглядел на меня. Не ожидал, что вмешаюсь? А почему? Успел привыкнуть к тому, что я все время молчу? Или с ходу записал в разряд тех, кто не имеет собственного мнения либо опасается его высказать. Это ты, брат Полупуд, зря. Я еще тот борец за справедливость. Замучаешься удерживать.

Запорожец ждал. Все вокруг тоже настороженно притихли.

Ну, правильно. Хоть я не враг, но и ничем не заслужил, чтобы мои слова на веру принимались. Хочешь убедить – обоснуй.

– Не ты ли давеча говорил, что Тивильжанская переправа с прошлого года непроходимая?

Василий кивнул.

– Ну, вот Хасан в этом тоже удостоверился. Дошел… докуда он там дойти смог, и обратно повернул. Если дороги через Днепр все равно нет, зачем без толку болотами плутать? Да и ясырь здесь… Сам разве иначе бы поступил?

О добыче я ловко ввернул. Этот резон был понятен всем. Даже пес не оставляет зарытую кость надолго без присмотра.

– Да-да… именно так… твой товарищ сущую истину говорит, – вновь обретший надежду Сафарбей заторопился поддержать мою версию. Показалось – или в его взгляде мелькнула признательность? – Хасан верный слуга. Но, как всякий наставник, иной раз считает, что вправе ослушаться своего ученика. Он же старше, опытнее, мудрее.

– Гм, может, и так… – Полупуд задумчиво почесал затылок. – Что ж, поглядим. Раньше чем с полдороги Хасан повернуть обратно не мог, а это двое суток – не меньше. Большего нам и не надо… Скажи, Петро, в твоем видении чамбул очень быстро скачет или как?

– Нет, – это я мог утверждать с полной уверенностью, даже «не подглядывая» заново. – Шагом едут. Совсем не торопятся.

– Это хорошо. Но все равно без обоза они движутся шибче, значит, и нам засиживаться нечего. Эй, бабоньки! Давайте угощайте уже казаков, чем бог послал, и будем в дорогу собираться. Не знаю, как вы, а мне судьбу второй раз испытывать неохота. Охрим! Пленника тебе с Тарасом поручаю. Берегите бека пуще ока. Если татары все же обоз нагонят – глядишь, мы ценой его жизни свободу себе выторгуем. Как думаешь… эфенди – пристанут твои воины на такой обмен?

– Хасан умрет, если я прикажу… – заносчиво ответил тот, не заметив насмешки в голосе казака. – Велю, и все они сами себя свяжут и аркан на шею наденут. В обмен на мою свободу.

Судя по уверенности в голосе, бек ни на секунду не сомневался в том, что говорил. М-да, хорошо, что я не мусульманин. Дисциплина, порядок и все такое – это, конечно же, неплохо. Лучше анархии и волюнтаризма. Но и «цо за бардзо – то не здрово» [22] Излишек вреден ( пол .). .

– Вот как? – хмыкнул казак. – Ну, ну… Поглядим, посмотрим.

– А куда пойдем-то, Василий?

Бывшие пленницы не торопились к казанам с парящей похлебкой. Сходились ближе, теснее и с надеждой глядели на запорожца. Единственного, кто мог сейчас позаботиться о них. Защитить.

– Разве не домой нам возвращаться надо?

– Нет у вас сейчас дома, бабоньки… – сокрушенно развел руками казак. – Село татары дотла пожгли. Только пепелище осталось. Да и не проведу я вас без помощи столько миль [23] Старая русская или старорусская 1 миля = 7 вёрст = 7467,6 м. по Дикому Полю… Любая самая малая ватага харцызов или басурман снова повяжет всех. Или – побьет. Иное мыслю… Знаю я здесь, неподалеку местечко укромное. В былые годы наш курень сюда на промысел ходил. Правда, годков пять как туда никто не заглядывал… но место хорошее. Большой остров в плавнях… Если придется – даже зимовник обустроить можно. Туда и мы двинемся… Там вас не то что татары – сам нечистый не отыщет. Да…

Василий глядел и говорил уверенно.

– Я тем временем на Низ метнусь… За подмогой. Мужьями вашими и братьями… кому смогу, кто не в походе, весточку отправлю. С Божьей помощью за месяц-полтора и управлюсь. А когда соберемся все вместе – тогда и решите: как вам жить дальше? Домой возвращаться или на другом месте новый Свиридов угол закладывать… А пока, бабоньки, подсаживайтесь к казанам да набивайте брюхо доверху. Не жалейте. Аж до самого завтрашнего утра к тому месту идти будем. Без дневки и ночлега…

Василий как в воду глядел. Сперва заголосила одна молодица… Потом к ее причитаниям присоединились и те бабы, что поначалу кинулись успокаивать подругу. А дальше словно пожар или паводок – плач и стенания хлынули вдоль обоза, накрывая его сплошным протяжным воем-стоном, в котором уже не разобрать отдельных слов, а слышится только безумное горе и сетования на бесталанную, жестокую судьбину.

Радость от неожиданного освобождения, как и ярость отмщения, понемногу улеглись, суета сборов тоже осталась позади – и сердца бывших невольниц снова сдавила боль утраты… Особенно жгучая от понимания собственного спасения и невозможности воскрешения мертвых. Осознание того, что эта разлука навек и никогда уже не будет по-прежнему…