Андрей Гончаров - Яд для императора

Следуя Сониной инструкции, Катя сразу увидела нужную ей высотку с шатрами. Подойдя ближе, разглядела и прочее хозяйство артиллеристов: коновязь с привязанными к ней крепкими лошадьми, ящики с ядрами и порохом, возле которых стоял часовой, а неподалеку — и сами полевые орудия.

Катя спросила у часового, где ей найти командира роты поручика графа Толстого, и получила ответ:

— А вон в том шатре, поменьше, он и квартирует. Как раз недавно вернулся.

К нужному шатру Катя подходила, не чуя под собой ног. Слегка отодвинула полог, произнесла:

— Скажите, графа Толстого я могу видеть?

Послышались шаги, полог откинулся, и прямо перед Катей возник сильно загорелый молодой человек среднего роста, с выдающимися вперед скулами и густыми усами. Внимательно, но без особого интереса взглянув на милосердную сестру, он произнес:

— Да, я граф Толстой. Чем могу служить?

При этом Катя отчетливо ощутила шедший от собеседника запах вина и табака.

— Видите ли… — запинаясь, произнесла Катя Половцева, — я только сегодня прибыла из Петербурга… И там в редакции виделась с Николаем Алексеевичем…

От равнодушного вида артиллерийского поручика Толстого не осталось и следа. Он преобразился прямо на глазах и впился в посетительницу взглядом.

— Вы виделись с господином Некрасовым? — спросил он. — И… он что-то хотел мне передать?

— Да, вот именно! Он просил меня передать, что прочел ваш рассказ «Севастополь в декабре 1854 года» и остался им очень доволен. Рассказ будет напечатан в «Современнике» уже в июньском номере.

— Некрасов прочел мой рассказ?! — воскликнул поручик. — Он будет напечатан? И уже в июне? Вы принесли чудесную весть! Впрочем, что мы все на входе стоим? Прошу, как говорят, к нашему шалашу!

И он откинул полог, приглашая посетительницу войти.

Катя шагнула в шатер. Она увидела узкую походную койку, покрытую тонким одеялом, шаткий столик со свечой и раскрытой тетрадкой, возле столика — снарядный ящик, переделанный под табурет.

— Садитесь, сударыня, — сказал граф, указывая на табурет. — Условия у меня, конечно, не для приемов, но…

Не договорив, он высунулся наружу и громко позвал:

— Федор! Ну-ка, сейчас ко мне!

Послышался топот сапог, и возле шатра возник солдат лет сорока с закатанными рукавами гимнастерки — как видно, он только что занимался стиркой.

— Давай, быстро сооруди самовар, — распорядился граф. — И пошли кого-нибудь на кухню, чтобы сыру прислали и конфет.

Отдав распоряжение, вернулся и сел напротив Кати на койку.

— Вы напрасно беспокоитесь насчет угощения, — сказала Половцева. — К сожалению, у меня мало времени. Я, собственно, зашла только для того, чтобы передать слова Николая Алексеевича…

— Нет-нет, я вас так просто не отпущу! — воскликнул граф. — Вы мне такую весть принесли, а я и угостить вас не смогу? Да, но как это возможно? Ведь я отослал рассказ едва месяц назад! А он уже рассмотрел и вам сказал, и вы доехали…

— Я ехала очень быстро, нигде ждать не пришлось, вот и получилось, — пояснила Катя.

— Да-да, очень удачно! Так вы говорите, Некрасову рассказ понравился?

— Да, Николай Алексеевич говорил, что его поразила правдивость, достоверность описаний. И еще то, как переданы образы солдат, жителей города…

— А Иван Сергеевич? Господин Тургенев успел прочитать? Он ведь тоже сейчас принимает в журнале участие самое деятельное…

— Нет, Тургенев, кажется, еще не читал, — ответила Катя. — Он сейчас в Германии, пишет новые рассказы из книги «Записки охотника».

И, вспомнив разговор, подслушанный на перроне берлинского вокзала, добавила:

— Только что закончил роман «Рудин»…

— Вот как? Вы, я вижу, близко знаете лучших наших писателей, — заметил Толстой. — Значит, говорите, Некрасову понравились образы солдат? Тут он угадал, весьма угадал!

Поручик вскочил с койки и принялся ходить по шатру.

— В нашей литературе на военную тему война описывается легковесно, — говорил он. — Словно бал, ей-богу! Возьмите хотя бы сочинения господина Марлинского. На первом плане всегда стоит герой-офицер. А где труженик войны — солдат? Где кровь, пот? Где глупость командиров, их тщеславие, корысть? Вот о чем надо писать!

— И об этом вы напишете в следующих ваших рассказах из Севастополя… — сказала Катя. Она не спросила — скорее утверждала то, что хорошо знала. Но Толстой не обратил внимания на эту странность.

— Да, я уже начал следующую вещь, — кивнул он. — Еще не знаю, как назову.

— А о ваших кавказских впечатлениях когда напишете? — поинтересовалась Половцева.

— Да, Кавказ меня тоже волнует, — признался граф. — Особенно один эпизод, когда наш отряд послали рубить лес в предгорьях. И сама жизнь казаков — привольная, искренняя, так непохожая на жизнь так называемого образованного сословия! Об этом очень хочется написать.

— Но разве образованное сословие не заслуживает художественного изображения? Ваши родные, знакомые? Разве среди них не встречаются яркие, самобытные характеры?

— Вы, сударыня, прямо мои мысли читаете! — рассмеялся Толстой. — Да, есть такое желание запечатлеть несколько характеров. Но наш народ, человек из народа, привлекает меня сильнее. Мне кажется, у нас, дворян, накопился большой долг перед народом.

— Мне кажется, вы могли бы совместить эти две задачи, — заметила Катя. — Например, изобразив участие народа и высших сословий в войне 1812 года…

— А что, это мысль! — воскликнул граф. — Правда, тут придется потрудиться…

В этот момент полог шатра распахнулся, появился денщик Федор с самоваром. Водрузив его на столик, солдат вслед за тем внес поднос, уставленный чашками и блюдцами.

— Вот, сударыня, позвольте мне наконец проявить гостеприимство, — сказал граф. — Кстати, какая небрежность с моей стороны! Я ведь до сих пор не спросил вашего имени! Вот как поразило меня ваше известие! И вот что значит авторское самолюбие: совсем человеку глаза застилает! Так позвольте узнать, кто вы, откуда…

— Меня зовут Катя, Катя Половцева. Но я тут лицо совершенно неважное… И у меня в самом деле совсем нет времени!

— Но уж чашку чая я вам налью! — заявил Толстой и наклонился к самовару.

Прямо перед лицом Кати мелькнула рука графа — крепкая загорелая рука, покрытая жестким черным волосом. У нее возникло неудержимое желание — взять эту руку, что напишет со временем «Анну Каренину», «Войну и мир», «Воскресение», — взять и прижать к губам.

Но это был бы, конечно, совершенно безумный поступок. Она справилась со своим желанием и порывисто вскочила.

— Прошу меня извинить, Лев Николаевич, но я действительно должна идти, — сказала Катя, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суше и не выдал ее волнения. — Там идет операция, и я должна… Нет, не провожайте меня, тут недалеко.