Павел Муратов - Книга без названия

Постепенно Италия изменила и в христианстве то, что делала его религией Востока, крайнего Юга. Здесь, в Лациуме, ведь нисколько не чувствуешь себя на юге, – на юге, таком далеком от родины. Суровый пейзаж прибрежной Кампаньи открывается от высоко стоящего храма, называемого храмом Нептуна. Ивы над Тибром пепельно-зелены, желтеет песок речных отмелей, и водяные птицы с жалобным криком носятся над лугами священного острова Аполлона. Вдали у Кастель Фузано лес пиний тянется узкой полосой между илистым неподвижным каналом и берегом моря. Ветер доносит оттуда слабый рокот прибоя. Окаймленное его белой полосой, латинское море уходит на юг к лавровым рощам Плиниева Лаурента, к руинам виллы Нерона в Анцио, к живописному Неттуно, к мрачному замку Астура и к мысу Цирцеи, синеющему, как мираж, над Террачиной.

Железная дорога в Террачину долго огибает справа Альбанские горы. От Веллетри становится видна наконец та часть Лациума, которую эти горы скрывают от жителей Рима. С восклицанием восторга путешественник глядит впервые из окна вагона на горы Вольсков и на оторванную от них, встающую из Понтинских болот прекрасную гору Цирцеи. Горы Вольсков, или, как их называют еще, Монти Лепини, поднимаются с этой стороны ровной и крутой стеной над болотистыми равнинами Кампаньи. Дорога вьется по краю болот, по местности нездоровой и незаселенной; только в окрестностях Кори она прорезает плодовые сады, оливковые рощи и виноградники.

Город расположен в четырех километрах от станции, и для того, кто не желает идти пешком, нет другого способа туда добраться, как только сесть в удивительно тесный и дряхлый дилижанс, выезжающий к поезду. Городские ворота составляют предел колесной дороги. По улицам Кори можно взбираться лишь на спине осла. Даже в Лациуме этот город удивляет своей прилепленностью к верхушке конической горы, вокруг которой его узкие переулки вьются винтом. Все это сделало Кори малоизвестным и малодоступным для иностранцев. Единственная гостиница на единственной городской площади хранит дух глубоко патриархальный. Но нельзя не подивиться истинному богатству Италии, которая даже в этой скромнейшей гостинице одного из самых глухих своих городов оказывает радушный прием приезжему чистотой комнат, благородством простой обстановки, блюдом баранины, изжаренной с душистыми травами, и порядочным (vino discrete [138], как говорят в Риме) местным вином.

На маленькой площади перед гостиницей женщины и девушки целый день берут воду из фонтана, наполняя ею медные широкогорлые кувшины, которые они ставят на голову и разносят с удивительным искусством по крутым переулкам и лестницам Кори. Это странное и прелестное на взгляд северного человека движение свидетельствует о той же чистой античной традиции, о которой так выразительно говорят сами лица женщин – красивые, тонко и остро очерченные лица, украшенные парой больших серег. Женщина из Кори убежденно рассказывает, что точно таким же образом жены гигантов, населявших некогда их город, носили на головах огромные камни, из которых построены здешние циклопические стены.

Эти стены путешественник увидит, взбираясь к знаменитому храму Геркулеса, стоящему на самом высоком месте города. Корийский храм справедливо славится своей сохранностью и своей древностью. Среди римских храмов немного найдется ему ровесников, но, впрочем, ведь Кори более чем на пятьсот лет старше самого Рима! Построенный во времена республики, этот маленький дорический храм производит впечатление чистоты и молодости голубовато-серым травертином стен, прямизной колонн и бедностью профилей, передающей как бы ту робость, с которой строили латиняне, только что приобщенные к греческой цивилизации. По благой мысли археологических властей в портике храма скоро будет помещен прекрасный алтарь, который с незапамятных времен служит подножием крестильной купели в церкви, занимающей место "целлы". Поставлен этот храм превосходно, и обаятельнейший силуэт его маленького портика мог бы дать мотив для одной из лучших вилл Палладио.

Приезжие смотрят также менее значительные остатки коринфского храма Диоскуров в нижней части города, пробираясь сквозь рои черноглазых детей, сквозь стада коз, запруживающие улицы Кори. Какие великолепные головы, какие черные спины и пламенно-рыжие бока можно видеть здесь у благородного и древнего козлиного рода Лациума! Наутро, когда оказывается, что дилижанс не выезжает к раннему поезду в сторону Нинфы и Террачины, приходится идти на станцию в рядах этих человечнейших, милых существ, примеряя шаг к шагу латинского пастуха, вдыхая свежесть утреннего морского ветра, переживая наяву блаженный сон об оливковых рощах, текущих стадах и беспредельных дорогах.

Счастлив был Грегоровиус, совершивший переезд через горы Вольсков верхом, увидевший с высот Нормы и опушки лесов, занимающих перевал, через который проходила его дорога из Сеньи, сверкающее море, зеленые равнины мареммы и таинственную Нинфу. "Подо мной, у самой подошвы горы, простирался странный квадрат стен, увитых плющом, среди которых поднимались небольшие холмики, казавшиеся кучами цветов. Кой-где возвышались старинные башни в развалинах, покрытые мхом и разделенные серебряным ручьем, прорезавшим Понтинские болота, точно луч света, и исчезавшим в озере близ моря. С удивлением я спросил у хозяина, чем могли быть эти странные стены и горки цветов. "Нинфа! Нинфа!" – ответил он. Нинфа! Итак, передо мной была эта средневековая Помпея, этот город призраков, затерянный среди Понтинских болот".

Та же железная дорога, какая ведет в Кори, подвозит теперь путешественника к маленькой станции, носящей имя легендарного города. Но когда поезд скрывается за отрогом горы, на вершине которой вытянулись в ряд дома Нормы, все возвращается здесь мгновенно к первобытному и глубокому покою. Слабо шумит мельница, слабо звенят колокольчики огромных быков, пасущихся на мокрых лугах. Единственный экипаж, дожидавшийся поезда, начинает подниматься по петлям дороги в Норму, и пройдет больше часа, прежде чем он поравняется с первыми жилищами этого поднебесного города. Внизу тихое озеро лежит неправильным зеркалом, ровно деля удвоенные отражением стены и башни Нинфы.

"В стенах Нинфы все покрыто изумрудно-зеленой травой болот, темным плющом и цветами. Цветами заросли покинутые улицы, цветы вошли благоухающими процессиями в заброшенные церкви, взобрались в окна, наводнили дома, в которых обитают Феи, Наяды, Нимфы и все иное племя легенд". Полное цветение трав и кустарников можно видеть здесь в начале мая. Я видел Нинфу в середине апреля; тогда только на самых высоких камнях руин ветер колебал темно-красные султаны львиной пасти и ковры незабудок расстилались по берегам прорезывающего город ручья. Был очень теплый день без солнца, дождевые облака медленно собирались над морем. Сладостная лень охватывает душу и тело в такие весенние дни. Единственным делом жизни тогда кажется тихое произрастание, – единственное проявление жизни, которое можно найти в этом умершем городе.