Владимир Ропшинов - Князь механический

В 1916 году, в самый разгар войны, когда любая забастовка, хотя бы на день, имела цену нескольких рот русских солдат, не поддержанных вовремя валом артиллерийского огня, а заводское правление вдобавок к тому постоянно срывало сроки поставок, Путиловский завод был изъят у собственников и передан в казну. Собственники подготовились, как могли: касса завода на момент секвестра составляла 136 рублей, а долги – более 10 миллионов.

Завод был передан в ведение особого совещания по обороне, а оперативно он подчинялся Главному артиллерийскому управлению. В короткий срок работу предприятия удалось стабилизировать и вернуться к изначальному графику отгрузки готового вооружения. Воодушевленное удачным примером, правительство по представлению военного министра секвестровало и передало в оперативное управление ГАУ почти все крупные петроградские заводы, производившие вооружение: Обуховский, Металлический и Ижорский, «Людвиг Нобель», «Новый Лесснер» и завод Эриксона на Выборгской стороне, который выпускал телефонные и телеграфные аппараты.

После войны Дума подняла было вопрос о возвращении заводов, но ни бывшие собственники не хотели брать обремененные долгами предприятия, ни Военное министерство их отдавать. Стороны сошлись на небольшой компенсации, выплаченной казной акционерам.

Главное артиллерийское управление превратилось в полноценного хозяина половины всей тяжелой промышленности Петрограда. Огромная индустриальная империя с сотнями дымящихся труб и тысячами машин, непрерывно кующих, льющих, режущих сталь и чугун, не могла не жить, но жизнь ее теперь, когда не было нужды ежедневно убивать по германскому и австро-венгерскому полку, оказалась бессмысленной. Сотни тысяч угрюмых рабочих ежедневно приходили в черные, замасленные корпуса с закопченными световыми окнами в крышах. Они должны были работать, чтобы кормить своих плачущих детей. И генерал Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления, нашел чем занять заводы. Они стали делать цеппелины – самое мощное и самое дорогое оружие в мире, как будто это было единственное, в чем нуждался Петроград после кровавой изнурительной войны. Но смешно и нелепо было даже подумать, что на этих заводах, где родилась и откуда полетела на запад миллионами русских снарядов немецкая смерть, станут вдруг делать швейные машинки или автомобили, чтобы катать на Острова смотреть закат наглотавшуюся кокаина публику. Нет, прошло время тех машин.

Масштабы воровства на казенных военных заводах живо интересовали Думу, она несколько раз запрашивала по этому поводу военного министра, министра финансов и государственного контролера. Особенно славился речами на тему оборонных заказов Гучков, считавший себя специалистом в военном деле. Но правительство всякий раз оставляло запросы депутатов без удовлетворения, ссылаясь на засекреченный статус этих статей расходов. Да и как можно было доверять вопросы государственной обороны Думе, когда она сама была первой заговорщицкой организацией, каждый второй ее член – революционером, а каждый пятый, сверх того, японским шпионом?

В дорогом довоенном автомобиле «форд» с двумя хромированными газовыми баллонами сзади по Калинкину мосту ехал митрополит Петроградский и Ладожский Питирим. Мутно-снежный день заканчивался совсем непроглядным вечером. Шофер, включив все фары, таращил глаза в проносящиеся перед ним потоки снега, стараясь разглядеть силуэты других автомобилей и пешеходов перед собой.

Автомобиль митрополита промчался мимо Нарвских триумфальных ворот, перед которыми теперь стояли трофейные немецкие пушки, прогремел по мосту через Таракановку и по тем булыжникам, которые 9 января 1905 года приняли на себя первые теплые тела расстрелянных рабочих. Теперь здесь, чтобы никто не вздумал собираться и вспоминать о том дне, стояла будка городового, и он сам, закутанный в шубу, почти обнимался с бочкой, внутри которой горели для тепла дрова. Прожектор на башне углового дома с Нарвским проспектом лениво ползал по площади, выискивая, не спрятался ли там кто-нибудь, и отбрасывая на окровавленные булыжники рваную тень колесницы Победы на арке. Лучше бы он так искал в небе немецкие цеппелины, взлетавшие в 1917 году с баз в Риге, – может быть, тогда бы меньше бомб упало на Петроград.

И дальше, по Петергофской дороге, поехал митрополит, до самого Путиловского завода. Здесь он велел остановиться и ждать. Спустя непродолжительное время из калитки у ворот выглянула фигура и, глядя на автомобиль митрополита, замахала ему рукой. Идти нужно было саженей 10, не больше, но по лютому ветру, и Питирим потребовал подвезти его прямо к калитке. Там он вышел, спрятав лицо в воротник бобровой шубы и надвинув на глаза, как можно ниже, шапку. Впрочем, Питирим напрасно боялся быть узнанным – он же не Распутин, которого по карикатурам в левых газетах легко мог признать в свое время любой рабочий.

– Благоволите за мной пройти, – сказал встречавший и скрылся за калиткой. Питирим секунду подумал, махнул, решившись, рукой и вошел внутрь завода.

Это был небывалый город: огромные, высотой с Исаакиевский собор, закопченного красного кирпича корпуса тянулись куда-то вглубь и тонули в темном снежном воздухе зимнего вечера. Как кровеносные сосуды, их опутывали трубы: они выходили из стен, утыкались в землю, шли в другие корпуса и уходили в стены обратно. То и дело открывались, выпуская шипящие облака, паровые клапаны, пар тут же замерзал и ледяными капельками летел в потоке ветра. Сверху, как маленькие солнца, ярко, прямо вниз светили прожектора, создавая в темной атмосфере заводской улицы тянувшиеся в ряд световые пирамидки. Пахло дымом и дегтем, как на железной дороге. Этот запах просмоленных шпал, всегда такой манящий, навевающий воспоминания о прошедших путешествиях и мечты о грядущих, был Питириму неприятен. Что-то засвистело над самым его ухом, он отпрянул, и вовремя: мимо, по невидимым под снегом рельсам, сами по себе пронеслись три вагонетки на электрической тяге, без паровоза.

– Осторожнее, – проворчал, не чувствуя за собой никакой вины, митрополитов провожатый, – не хватало, чтобы вас тут раздавило.

Улица была узкой, саженей в пять, зажатой между двумя одинаковыми гигантскими корпусами. Поэтому дуло в ней, как в трубе.

– Сюда, – остановился вдруг провожатый перед небольшой дверью. Они вошли в цех.

Скелетом невероятного древнего кита стоял во 2-м сборочном цехе Путиловского завода остов будущего цеппелина типа «Император Александр III». В переплетениях стальных балок его каркаса то тут, то там вспыхивали неоновые огоньки – это невидимые с земли рабочие электросваркой соединяли силовые элементы небесного линкора. Инфракрасные горелки, установленные вдоль стен для обогрева, светились красным светом, но не могли прогреть такое помещение. Здесь, впрочем, не было ветра, и от этого, по сравнению с улицей, становилось даже как будто уютно. Или ощущение уюта создавали огромные кипящие самовары, поставленные, чтобы рабочие могли согреться горячим чаем. Паровые электрогенераторы гудели и вибрировали, отчего чугунные плиты пола едва заметно дрожали под ногами, к их шуму добавлялись равномерные удары парового молота где-то в невидимом дальнем конце сборочного зала.